Офицеры, находившиеся в толпе, нестройно кричали «ура».
— Вот увидите, дочь Петра будет достойна своего отца, — раздавались голоса.
— А немцам карачун! — отзывались другие.
Через несколько дней служитель канцелярии разыскал Ломоносова.
— Шумахер просит срочно перевести на русский язык оду по случаю восшествия Елизаветы Петровны, сочиненную академиком Штеллином по-немецки.
Ломоносов, не отрываясь от писания, спросил:
— Неужели не могли заказать оду русскому?
— Не могу-с знать!
— Ода будет к утру переложена.
…Михаил Васильевич, несколько отступив от Штеллина, приписал ему свои излюбленные мечты:
Этого у Штеллина не было. Но Ломоносов рассудил: в спешке не заметят, да и кто может обязать его переводить сухим, трескучим языком?
Шумахер остался очень доволен и тотчас же распорядился напечатать.
Ломоносов хотел было попросить жалованья, но сначала полюбопытствовал, отчего не заказали перевод оды Тредиаковскому.
— Василий Кириллович и без того перегружен срочными делами. Да и все мы в академии вашему слогу предпочтение оказываем. — Сладенькая улыбочка пробежала по маленькому личику Шумахера и исчезла. — Господин же Тредиаковский такое развезет… — Помолчав, добавил: — Вроде вашего Симеона Полоцкого:
— Господин Шумахер! Кто дал вам право глумиться над славным и старинным пиитом русским? — Голос Ломоносова звенел металлом.
Шумахер опешил. Михаил Васильевич круто повернулся и вышел.
Ломоносов и вернувшиеся вскоре после него из-за границы Виноградов и Рейзер подали в академию специмены на получение ученого звания. Потянулись дни, недели, месяцы ожидания. Ломоносов отправил такое же прошение «на высочайшее имя».
Шумахер знал, что крестьянский сын из Холмогор, числящийся до сих пор студентом, в случае чего может дойти до самой царицы.
А меж тем многих чужеземцев уже прогнали с высоких постов, не сегодня-завтра могут приняться и за него. Немало за ним грехов! Еще спросят, сколько при академии русских адъюнктов? На поверку — один Адодуров. Шумахер почел за благо решить: «Быть Ломоносову адъюнктом физического класса. А жалованья определяется ему с 1742 года генваря с 1-го числа по 360 рублей на год, считая в то число квартиру, дрова и свечи».
Несколькими днями раньше адъюнктом был определен академический студент Григорий Теплое — весьма ловкий и услужливый молодой человек. Таких Шумахер любил…
В конце 1742 года Елизавета подписала указ об учреждении следственной комиссии по делу Шумахера, а 7 октября его взяли под арест. Правителем канцелярии назначили Андрея Нартова, возглавлявшего мастерские академии.
Нартов, как это требовалось при следствии, опечатал академический архив. Спустя недели две он обратился к Ломоносову и просил его быть понятым: осмотреть в присутствии свидетелей, целы ли печати.
Андрей Константинович Нартов слыл как чудо-токарь, удививший в свое время Петра мастерством и посланный им за границу. Возглавляя мастерские, он чинил академические инструменты и приборы, сам строил машины. Из его домика допоздна слышалось скрежетание металла.
Хорошо зная Нартова, Михаил Васильевич не отказал ему в просьбе. Нартов ознакомил его с бумагами следствия.
— Ты смотри, — с возмущением говорил Андрей Константинович, — кого только Шумахер не пригрел: егерь Фридрих, обязанный поставлять в кунсткамеру чучела редких птиц, получает двести рублей в год. Давай почитаем, что обвинители показывают: «С 1741 года настреляно им шестьдесят птиц, которых в Охотном ряду за малую цену купить можно»… Разве на жалованье Шумахер живет так пышно, завел шлюпку шестивесельную, которая с жалованьем гребцам обходится академии не одну сотню в год? Пятнадцать лет берет он исправно каждый год по четыреста рублей якобы для угощения знатных посетителей кунсткамеры. Однако люди показывают, что на это расходуется не более десяти-пятнадцати рублей. Вот откуда деньги у него. А теперь скажи, много ли ты жалованья обещанного получил?
— Полгода ни копейки не платят. Жду со дня на день. У ростовщика занял.
— То-то и оно! Но деньги — это одна сторона. А ты, адъюнкт физического класса, вот что скажи: много ли раз академик Крафт, физический кабинет возглавляющий, допускал тебя в него?
— Вот это беда, так беда, Константиныч. Заявлял о том на конференции, да из-за следствия все наши ученые будто в рот воды набрали, глухими прикидываются!
…Апреля 26-го дня 1743 года на Ломоносова поступил донос. Академики сообщали, что он «напившись пьян… поносил профессора Винсгейма и всех прочих профессоров многими бранными и ругательными словами, называя их плутами и ворами…»
Профессор Винсгейм имел высокий морской чин. По уставу, лица, оскорбившие адмирала во время несения им службы, наказывались вплоть до «лишения живота». На это и рассчитывали враги Ломоносова. А пока следственная комиссия распорядилась посадить Михаила Васильевича в арестантскую камору — сырую подвальную комнатушку со ржавой решеткой на окне.
Пропадать, кабы не Попов! Арестованные адъюнкты должны были кормиться за свой счет, жалованья им причиталась половина, да и та теперь не выплачивалась ввиду крайне неопределенного положения академии.
Старый вояка доставлял ему пищу и «Санкт-Петербургские ведомости», бумагу да чернила, сообщал новости — караульные-то находились у него в подчинении. Следствие по делу Шумахера, как и можно было ожидать, затягивалось.
Попов проведал — следственную комиссию бомбардируют обиженные Ломоносовым академики, и она подбирает особо суровое наказание. Впрочем, старый вояка сказал о том не раньше, чем Михаил Васильевич с аппетитом поел борщ.
— А ну их совсем… — повеселел насытившийся узник, отправляя в рот крошки со щербатого стола. — Хватит гадать о грозящих карах! И без того неделю зря потерял в ажитации! Авось с адъюнктом «Де сианс академии» не так круто расправятся, как с крестьянским сыном, поповичем назвавшимся, или беглецом из «доблестной» гвардии прусской. Две беды миновал, уйду и от третьей: бог троицу любит! А принеси-ка ты, Ферапонтыч, из лачуги моей славную книгу стихотворца римского Горация. Да еще сослужи службу: вот эту просьбу отдай в канцелярию.
Встав, Ломоносов громко прочитал:
— «Потребна мне, нижайшему, для упражнения и дальнейшего происхождения в науках математических Невтонова физика и «Универсальная арифметика», которые обе книги находятся в книжной академической лавке».
…Вот когда есть время подумать, поразмыслить! Оно конечно, тюрьма не в радость, неизвестно будущее, да и студено — зуб на зуб не попадает. Студено? Так буду же греться — специмен сочинять. А назову, к примеру, «О тепле и стуже.». Давно было затеял, да все недосуг. Как-то Вольф встретит новый специмен своего ученика, вновь несходный с его, Вольфа, мнениями? Ну да он умница, правоту других признать способен!
Итак, физик немецкий считает, что жидкость или газ образуются в зависимости от того, попадает ли через пары какого-либо вещества вода или воздух. Другими словами, просочится вода — будет жидкость, проникнет воздух — получится газ. Кроме того, Вольф и сторонники его учения полагают существование особых, «теплотворных» материй: горючестей, тяжестей, упругостей. Они тоже проникают якобы в поры веществ, преобразуют их по своему подобию. Потому, мол, хорошо дерево горит, что много в нем этой самой горючести.
Нет, «горючесть», «тяжесть», «упругость», существующие в виде особых материй, — неудачная выдумка! И потом: как доказать появление этих самых «особых материй»? Несуществующее и объяснять нечего. Вздор!
Михаил Васильевич вскочил и начал растирать закоченевшие руки и ноги. Вскоре по телу разлилась живительная теплота. Движение! Движение! Вот причина теплоты!
Руки согрелись от трения. Ежели ударить кремень о кремень, появляется искра, огонь — это знали и дикари. И железо раскаляется от ударов молота. Но ведь все это убеждает в одном: теплота таится внутри самих предметов, не приходит извне, а это значит, что движение непрерывно происходит в частицах вещества. Оно-то и вызывает теплоту!