Выбрать главу

   — У вас совершенно исключительный метод пения. Мне ещё никогда не приходилось слышать подобное.

   — О, маэстро, вы смущаете меня. А... а голос?

   — Он под стать вашему методу.

В другой раз его упросила прослушать своё пение одна дама. Загубив какую-то арию («Слава богу, не моя музыка», — вздохнул маэстро), она, дрожа от волнения, приготовилась выслушать его мнение и сказала с деланной скромностью:

   — Простите, маэстро, но я просто не знаю, как смогла петь сегодня. Я так боялась...

   — А я — нет? — ответил маэстро.

Синьоре Краусс, хорошо обученной певице, голос которой, однако, был неровен, он сказал:

   — Вы поёте с душой, а душа ваша прекрасна!

Когда маэстро хотел избавиться от докучливых посетителей, он всегда старался сделать это с улыбкой. Однажды кто-то из друзей попросил его послушать молодую девушку, учившуюся пению.

   — Уверяю вас, маэстро, у неё сокровище в горле!

   — Зачем же вы хотите привести её ко мне? Отведите к хирургу, пусть извлечёт это сокровище, а потом к банкиру. Это же для неё большая удача.

От его насмешек не спасались даже знаменитости. Как-то он присутствовал в Итальянском театре на представлении «Сороки-воровки», в которой пела прелестная Мария Малибран. его обожаемая Мариетта. В каватине певица продемонстрировала все свои изумительные трели, на какие только была способна, и привела публику в бешеный восторг.

За кулисами, окрылённая успехом, она остановила Россини:

   — Слышали, маэстро?

   — Да, дорогая. Молодец, молодец! Но извини меня, а кто же написал каватину, которую ты пела?..

В другой раз после каватины Розины, которую Аделина Патти украсила такими фиоритурами и трелями, что публика опять буквально с ума посходила от восторга, Россини сказал певице:

   — Вы — чудо. Но только хотелось бы знать, кто сочинил эту арию?

   — О чём вы, маэстро? Это же ваша музыка!

   — Моя? Шаль. Будь она чужая, я бы отколотил автора палкой в наказание за то, что он написал эту крапивную лихорадку.

Одна известная певица, которая иногда фальшивила, имела несчастье спеть для маэстро не совсем удачно и поинтересовалась, какое произвела впечатление.

   — Впечатление? Дорогая синьора, такое сильное, что у меня нет слов, чтобы высказать вам всё, что я думаю.

   — О, благодарю вас, благодарю!

   — Я очень доволен, что слышал вас...

Когда же она, счастливая, удалилась, маэстро закончил фразу:

   — ...потому что больше, слава богу, не придётся слушать.

Однажды на музыкальную субботу к Россини пришёл Лист. Ему было тогда пятьдесят четыре года. После бурной молодости этот красавец и покоритель женских сердец принял сан священника и стал аббатом. И в этом обличье он впервые предстал перед Парижем. Всем было любопытно посмотреть на Листа и послушать его.

Россини давно был знаком с ним. Чудесный венгерский пианист-виртуоз поразил его ещё в Милане. «Это феномен!» — сказал он. Тогда же в доме графини Самойловой, экстравагантной русской дамы, которая была неравнодушна к маэстро Пачини, Россини слушал в исполнении Листа его переложение для рояля увертюры из «Вильгельма Телля». Когда Россини спросили его мнение, он ответил:

   — Это очень трудно, очень трудно, мне жаль только, что это не невозможно...

Теперь Лист предстал в облике аббата, и похоже (но только похоже), сутана несколько притушила этот огонь. Все ожидали, что он сыграет что-нибудь своё, но пианист выразил желание познакомиться с новыми россиниевскими сочинениями для рояля. Маэстро назначил ему встречу на следующее утро. Лист исполнил целую серию вариаций на темы его произведений. В них ощущалась такая могучая фантазия, рождаемая с такой необыкновенной лёгкостью, что Россини не мог удержать восторженных восклицаний.

Тогда Лист, ещё более оживившись, начал играть впервые увиденные им сочинения маэстро, молниеносно импровизируя вариации. Причудливая, прихотливая мелодическая вязь, как бы шутя, неожиданно развивала тему. Он играл необычайно пылко и вдохновенно и к тому же умудрялся в этом водовороте звуков спрашивать маэстро: «Ну, как? Хорошо? Нравится? Я верно передал ваш стиль?» Это была какая-то музыкальная акробатика, неистощимый фейерверк виртуозности. Когда же он окончил играть, Россини в восторге воскликнул: