Ждут, пытаются укрепить организм. По настороженности, с какой разговаривают с ним жена, врачи, друзья, Россини догадывается, что положение серьёзное. Он героически принуждает себя к полной неподвижности. Лежит, почти не открывая глаз и не разговаривая. О чём он думает? Он погружен в себя, как в тот вечер, когда играл «Прощание с жизнью». Ох, как же печальна, как грустна эта мелодия, которая, казалось, звучала сквозь слёзы!
Если же он открывает глаза, то для того лишь, чтобы слабо улыбнуться, а если произносит что-то, то пытается утешить — он! — других. Лишь при визите врачей он, похоже, оживляется. Он хотел бы угадать, хотел бы знать. Врачи советуют ему не тревожиться. Это обычная зимняя простуда, он много таких перенёс.
— Но мне уже семьдесят шесть лет!
— Тем более необходимо поправиться, — улыбается доктор Вио Бонато, который лечит его вместе со своими коллегами — Д’Анкона, Нелатоном и Бартом. — У вас немалый опыт, а у хвори никакого. Вы победите её.
Но болезнь быстро прогрессирует. Решено сделать операцию. 3 ноября маэстро незаметно дают наркоз и оперируют. Очнувшись от наркоза, он думает, что просто дремал.
Но хирурги обнаружили, что фистула гораздо больше, чем предполагали. Заражение постепенно распространяется на весь организм. Операция принесла некоторое облегчение, но ненадолго. Через два дня возникла необходимость сделать вторую операцию, и поначалу кажется, что она даёт надежду на выздоровление.
Однако снова разочарование, снова горестное разочарование. Заражение теперь уже не прекратится. Долгие ужасные дни, долгие, ещё более ужасные ночи. Рядом с ним жена, врачи, друзья. Все стараются не обнаружить свою тревогу, потому что больной в полном сознании, более того, его интеллект ещё сильнее обострён. И нужно, чтобы он не понял, ни о чём не догадался.
Его мучения сделались невыносимыми. Он испытывает непрестанные боли. Потом его начала изводить жажда. Но врачи запретили давать воду. Крохотный кусочек льда он выпрашивает как милость, умоляет о нём, точно ребёнок. Его охватывает глубокое уныние.
— Как вы себя чувствуете сегодня утром, маэстро? — спрашивает доктор Барт.
— Откройте окно и выбросьте меня в сад. Тогда я перестану страдать!
Никому не разрешалось входить в дом — только врачам и самым близким друзьям. Сотни посетителей, едва стало известно, что маэстро заболел, приезжают в Пасси, подходят к дверям и тихо осведомляются о его здоровье, расписываются в альбоме и с печалью в сердце удаляются.
Однажды приехал папский нунций — монсиньор Киджи, поклонник маэстро, один из неизменных посетителей субботних концертов. Он пришёл попрощаться с другом? Выполнить свою миссию священника? Преодолев сопротивление синьоры Олимпии, не хотевшей впускать его, он приблизился к больному и, поздоровавшись, объявил, что принёс благословение папы «in articulo mortis»[103].
Россини с испугом посмотрел на него. Бестактность прелата сразила его. Вот, значит, чем объясняется осторожное молчание тех, кто ухаживает за ним, вот наконец ужасная правда. Теперь ни к чему больше притворяться, не нужно говорить утешительные слова, не надо жалостливого обхождения. Россини знает всё. Врачи больше ничего не могут сделать. Нужно обратиться к богу.
Священник? Можно позвать аббата Галле. Россини знаком с ним. Он тоже почитатель, почти друг маэстро. Если маэстро пожелает... Хорошо, пусть придёт. Маэстро, который так любит жизнь, сразу же примиряется со смертью[104].
* * *
Оставался час до полуночи 13 ноября 1868 года.
День прошёл в гнетущей обстановке безутешного молчания. Уже не осталось никакой надежды, но никто не хотел верить, что наступит конец.
Маэстро был почти без сознания. Измученная горем синьора Олимпия, несравненная, заботливая сиделка, казалось, лишилась последних сил. Друзья тихо плакали. Мария Альбони и Аделина Патти зажимали платками рот, чтобы приглушить рыдания. Великие исполнительницы опер Россини стояли у постели маэстро, словно музы, принёсшие прощальное приветствие от искусства, театра, публики.
— Санта Мария! Санта Анна!.. — тихо шептал Россини.
Потом с его губ еле слышно слетело имя жены.
Он глубоко вздохнул, его благородная голова тяжело вдавилась в подушку, прекрасные, белее покрывала руки вытянулись, пытаясь сложиться в молитвенном жесте.
* * *
«...В мире угасло великое имя! Это было самое популярное имя нашей эпохи, известность самая широкая, и это была слава Италии!» — писал Джузеппе Верди.
104
Завещание Россини свидетельствует о высоком гражданском долге композитора. Маэстро оставил два с половиной миллиона франков, в основном в ценных бумагах и прежде всего, как это ни странно, в акциях железнодорожных компаний. Большую часть этих средств он определил па создание музыкальной школы в Пезаро. Выражая признательность Франции за гостеприимство, он учредил две годовые премии по три тысячи франков за лучшее исполнение оперной или духовной музыки и за выдающееся либретто в стихах и прозе. Большую сумму предназначил он и на создание дома для престарелых французских певцов, а также вокалистов из Италии, сделавших карьеру во Франции. Дом этот был построен в Пасси на средства маэстро и существует поныне.