— Чего ты сердишься? Послезавтра я вручу тебе партитуру «Отелло», всю целиком, даже на день раньше, чем обещал. Я написал её за двадцать дней, а не за двадцать один.
— Но... но... — пролепетал Барбайя.
— Но в чём дело?
— Я узнал, что ты куда-то уходишь по ночам. Где ты бываешь и что делаешь?
— Вдохновляюсь.
— Опять женщины? Но где? Кто?
— Придёт время, узнаешь, — загадочно и в то же время доверительно ответил Россини.
И два дня спустя, верный своему слову, он передал импресарио полную партитуру «Отелло». Барбайя был потрясён — когда же Россини писал её?
* * *
Признаться, сегодня мне страшно, — сказал Россини Кольбран перед началом спектакля 4 декабря 1815 года, когда в театре Фондо должно было состояться первое представление «Отелло». — С некоторых пор все мои новые оперы проваливаются.
— Сегодня вечером тебя ждёт триумфальный успех, поверь мне. На меня ты можешь положиться.
— В тебе я нисколько не сомневаюсь, Изабелла, ты это знаешь. Но публика... Тут я не уверен...
Это был действительно триумфальный успех. Очень хорошо встретили первый акт, бурными аплодисментами — второй, восторженными овациями — третий. В третьем акте композитор сумел передать всю силу мрачной шекспировской трагедии и создал глубоко человечную, волнующую музыку.
В этом акте либреттист с большим уважением отнёсся к оригиналу: печальные события волею судеб и темперамента героя развиваются здесь стремительно и мощно, в то время как в предыдущих актах характер героев ещё прорисован неопределённо. Слишком могуч был гений английского драматурга, и слишком ничтожными оказались возможности скромного неаполитанского либреттиста. Либретто получилось неудачным, и только музыка Россини могла придать драме ощутимый взлёт. Байрон восхищался музыкой, но был шокирован либретто.
Публика, наоборот, не придала значения тексту, её увлекла волнующая красота музыки, полной и страсти, и патетики, она была захвачена стремительно развивающимися событиями. В этой опере больше, чем в «Елизавете», Россини проявил себя как опытный драматург. Противники его были сражены. Этот дьявол во плоти всегда преподносил какой-нибудь сюрприз. От него ждали оперу-буффа, а он одерживал победу оперой-сериа.
Кто мог устоять перед волшебством третьего акта? Это была буря, сокрушавшая всё, буквально разрывавшая душу на части. И посреди этой бури — островок спокойствия, тихий и очаровательный, — «Песнь ивы», которую Изабелла Кольбран исполнила с таким чувством, что растрогала весь зал.
Сколько находок в этой сцене! Вот Дездемона стоит у окна в предчувствии бури, которая сокрушит её, а по каналу спокойно плывёт гондола, и звучит неторопливая, печальная песнь гондольера. Стихи придумал Берио, но Россини настоял на том, чтобы гондольер пел песню на дантовские строфы: «Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастьи...» Берио возражал.
— Ни один гондольер, — говорил он, — никогда не поёт на стихи Данте, разве что Тассо...
Но Россини ответил:
— Я знаю это не хуже вас, потому что жил в Венеции, но в этом месте нужны именно эти дантовские стихи, чтобы придать действию необходимую величавость.
Жаль только, что в сцену ревности маэстро почему-то решил вставить крешендо из арии о клевете из «Цирюльника». К счастью, эта небольшая заплатка была заглажена стремительностью финала.
Среди великолепных исполнителей (Нодзари — Отелло, Чичимарра — Яго, Давид — Родриго) особенно выделялась Изабелла Кольбран в роли Дездемоны. Восхищенный импресарио прибежал к ней за кулисы.
— Не узнаю тебя сегодня! Я никогда ещё не слышал, чтобы ты так пела! Публика просто без ума!
Она ответила:
— На то есть причина.
И Барбайя униженно и заискивающе зашептал ей:
— Успех этот устроил я. Я приказал Россини написать для тебя эту райскую музыку...
— Ты? — В голосе певицы прозвучала ирония.
— Я. А ты даже не поблагодаришь меня? Ты уже давно пренебрегаешь мною, бросила меня, даже запретила бывать у тебя... Может, будешь поласковее? Почему ты так изменилась?
— Придёт время, узнаешь, — ответила Кольбран.
Россини точно так же ответил ему на какой-то другой вопрос. Почему Барбайя вспомнил сейчас об этом? Но ему некогда было раздумывать — зрители заполнили сцену, чтобы поздравить автора и певцов.
— А меня, бедного, забытого, обиженного импресарио, разве не надо поздравить? Никто и не вспомнит обо мне? Разве тут нет и моей заслуги? Ведь это я всё подготовил.
— Да нет, конечно же, конечно, импресарио тоже надо поздравить.