— Я не обижаюсь. Я потому и не пою их, что они не увлекают меня.
— И правильно делаешь. Так вот, это ты заставила меня писать серьёзные оперы, которые принесли мне уважение критики и тех, кто считает себя знатоком. И, держась на этом весьма серьёзном фундаменте, я позволяю себе иногда сочинять и комические оперы. Это ведь как-никак моё призвание. Но никто больше уже не считает меня несерьёзным человеком. К тому же, если бы не ты, думаешь, я согласился бы уехать из Италии, которую так люблю, где мне так хорошо, хотя публика иной раз и доставляет огорчения. Дорогая, если бы я не был женат на тебе, то женился бы непременно, хоть сейчас...
Что, что? Россини пускается в нежные признания? Пока что, уж если быть точным, он бросается в объятия Кольбран. Нет, он, конечно, признает, что в новом положении чувствует себя прекрасно. Приятно, когда рядом любимая, умная женщина, которая приносит столько радости, побуждает работать и притом судит строго, обладая музыкальной культурой и большим театральным опытом. Ну а сейчас они побудут какое-то время в Кастеназо и насладятся идиллией. И пока они отдыхают, он напишет «Сборник упражнений для обучения пению», в этом ему весьма поможет опытнейшая певица. Сборник ужо обещан венскому издателю Артария.
Долго ли они пробыли в Кастеназо? Конечно, нет. Импресарио венецианского театра Лa Фениче предлагает ему прекрасный контракт на новую оперу, которая должна пойти в карнавальный сезон. Маэстро откладывает «растяжимый» контракт с Лондоном и принимает предложение Венеции. А в Лондон он поедет сразу же, как только напишет ещё одну оперу.
Но маэстро забывает, что теперь он знаменитость и обязан участвовать в разных важных событиях. А одно из них уже близится.
В Вероне должен собраться Конгресс наций, в задачу которого входит навести порядок в Европе после наполеоновского урагана. И вот однажды утром в Кастеназо прибывает королевский курьер и вручает маэстро собственноручное письмо князя Меттерниха. В письме говорится: «Вы — бог гармонии, и вам следует приехать сюда, где так нуждаются в гармонии». А зачем? Писать кантаты, готовить музыкальные спектакли и празднества. Маэстро соглашается.
— Если бы достаточно было только моих кантат, чтобы правительства пришли к соглашению, — говорит он, — желаемая гармония, то есть согласие, было бы достигнуто немедленно.
Он должен также поставить в филармоническом театре две свои оперы — «Деву озера» и «Счастливый обман». Что касается кантат, то Россини решил поначалу: наверное, с ним пошутили, сказав, что их нужно написать очень много и, естественно, весьма поспешно. Оказалось, их действительно требуется много, и маэстро хватается за голову.
— Кантата в честь «Священного союза», кантата в честь дворян, в честь богатой буржуазии, в честь праздника согласия и даже (подумать только, какая мысль!) в честь народа и бог знает ещё в чью честь... Что же делать? Знаю, знаю что. Использую в основном свою давнюю музыку. Старая музыка как нельзя лучше подходит для официальных парадов. А слова... Постараемся подогнать их получше... В одной кантате слово «союз» попадает на жалобный хроматический вздох. Ладно, в конце концов это же не единственный вздох, который вызывает этот самый «союз»!
В Вероне пожелали устроить и грандиозное представление на знаменитой веронской арене, на одном из величайших памятников Древнего Рима, насчитывающем два тысячелетия. И Россини пришлось сочинять музыку для аллегорического действия с хором и танцами на стихи Гаэтано Россы, веронского поэта, который уже писал для Россини либретто. Поэт спустил с себя семь потов, стараясь избежать, как было приказано, малейшего намёка на политику, на войну, на мир, на всё, что могло нарушить равновесие уже намечавшегося нарушения этого равновесия.
В результате получилось грандиозное представление с таким невероятным количеством народа, что даже страшно было. Съехавшиеся сюда монархи были поражены. Маэстро сам дирижировал всей этой «музыкальной стряпнёй».
— Я должен был привести её в соответствие с другой стряпнёй, которая готовилась на благо народов, не так ли?
Арена, заполненная множеством исполнителей и зрителей, произвела на него огромное впечатление. Это был незабываемый праздник.
— Тем более незабываемый, что я чуть не свернул себе шею. Чтобы дирижировать оркестром и хорами, мне пришлось встать под колоссальной, наспех сбитой статуей, которая, насколько я смог понять, должна была изображать Согласие. Как и подобает Согласию, опа не очень-то прочно держалась на своём постаменте, и мне казалось, в любую минуту может рухнуть на меня. Поэтому я всё время втягивал голову в плечи, отчего шея и заболела.