Май 1727 года — январь 1730 года
Крушение российского Голиафа
НОВЫЙ, 1727 год Петербург встречал как обычно — торжественно и пышно: парады, литургии, фейерверки, музыка, «богато убранные столы с закусками», приемы и награды. Императрица Екатерина появилась на публике 6 января, в день Водосвятия — грандиозного праздника освящения духовенством воды в огромной проруби. В Москве он проводился под стенами Кремля, на льду Москвы-реки, в Петербурге — перед Зимним домом, на ровном ледяном поле, которое образовывала замерзшая Нева между Адмиралтейством, Стрелкой Васильевского острова и Петропавловской крепостью. 30-тысячная армия была выстроена внушительным каре, посредине которого и проходил праздник. Императрица, как всегда, была великолепна: «…в амазонке из серебряной ткани, а юбка ее обшита была золотым испанским кружевом, на шляпе ее развевалось белое перо, а в руках она держала жезл».
Ее сопровождал герцог Ижорский, фельдмаршал А. Д. Меншиков. На нем был «кафтан парчовый, серебряной на собольем меху и обшлаги собольи». Он командовал войсками и всей церемонией1.
Все было как обычно, но я бы обратил внимание на традиционные новогодние награды. 1 января орден Святого Андрея был возложен на вице-канцлера А. И. Остермана и на князя Д. М. Голицына. Это было символично: Меншиков, прочно державший в руках власть, награждал тех, на кого опирался или рассчитывал опереться в будущем. С Остерманом уже давно все было ясно — он всегда служил более сильному и за это получал награду. А вот князь Голицын удостоился высшего ордена авансом — он был потенциальным союзником. Меншиков уже давно «ласкал» родовитую знать, но окончательно он «сменил вехи» в конце 1726-го — начале 1727 года. Вообще время царствования Екатерины, и особенно первая половина 1727 года, поистине было «звездным часом» светлейшего. Энергии и настойчивости, проявленным им в то время, можно только поражаться. Интриги, запугивания, уговоры — весь богатейший арсенал закулисной борьбы за власть был использован для достижения того, что ему, 53-летнему государственному деятелю, представлялось вершиной счастья и благополучия — стать генералиссимусом, получить новые награды, поместья, тысячи крестьян.
Но ирония судьбы состояла в том, что, ступив на вершину власти, он не удержался там и низринулся в пропасть, в то «ничтожество», в ту самую грязь, из которой он вышел некогда в светлейшие князья.
В начале 1727 года он, конечно, не знал, что ожидает его через девять месяцев, и выпрашивал у Екатерины «перемены рангом», то есть присвоения чина генералиссимуса. В этот раз императрица просьбу его не удовлетворила — «Данилычу» пришлось ограничиться лишь несколькими крупными поместьями на Украине и в Ингерманландии, да сын его, Александр Александрович, за совершенно не известные истории заслуги получил орден Святой Екатерины, которым поначалу награждали не только женщин.
Но аппетит светлейшего не знал меры: по Петербургу поползли слухи о намерении Меншикова выдать одну из своих дочерей замуж за великого князя Петра Алексеевича.
Было несколько причин, побудивших Александра Даниловича замыслить этот брак. В конце 1726-го — начале 1727 года стало известно об ухудшении здоровья императрицы, которая между тем не обращала на это внимания. Как писал в конце 1726 года французский дипломат Маньян, несмотря на болезнь, царица дает бал за балом, пребывает в «отличном настроении, ест и пьет как всегда и, по обыкновению, ложится спать не ранее 4–5 часов утра». Чуть раньше он сообщал, что «вот уже месяц, как бо́льшая часть времени здесь проходит в празднествах»2. Такое прожигание жизни длиться долго не могло, и Меншиков это чувствовал.
С другой стороны, светлейший, как и другие, понимал, что отстранить великого князя Петра от наследования престола, как в 1725 году, вряд ли удастся — достойного соперника ему не было, к тому же Петру явно симпатизировали многие из подданных Екатерины. В сентябре 1725 года Кампредон писал в Париж, что императрица веселится, «а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича»3.
Хотя Кампредон и не указывает конкретные имена, мы понимаем, что речь идет о тех, кто потерпел поражение 28–29 января 1725 года, кто был недоволен господством «портомои» и всевластием Меншикова. Пока дальше многозначительных тостов за внука Петра Великого дело не шло, но было ясно, что «идея уже овладевает массами». Меншиков, как опытный царедворец и политик-реалист, понял, что бессмысленно бороться с судьбой, раз за разом возносившей сына царевича Алексея к подножию трона, что необходимо использовать свою могущественную власть для того, чтобы привлечь великого князя и «бояр» на свою сторону, дабы и в дальнейшем «володеть» Россией.
Сделаться тестем великого князя Петра, у которого было больше всего шансов занять российский престол после смерти Екатерины, — вот что стало idée fixe Александра Даниловича.
Великий князь Петр уже давно привлекал внимание брачных прожектеров. Мы помним, что в 1721 году с планом женитьбы Петра на цесаревне Елизавете приезжал австрийский дипломат граф С. Кинский. Он говорил русским партнерам, что брак племянника и тетки — вещь обычная для европейских династических нравов, а «пользы» от этого огромны и для страны, и для ее союзников. И вот в 1726 году к Этой идее вернулся Остерман, аргументируя предполагаемый союз уже ссылкой на времена доисторические: «Вначале, при сотворении мира, сестры и братья посягали [друг на друга] и через то токмо человеческий род распложался, следовательно, такое между близкими родными супружество отнюдь общим натуральным и божественным законам не противно»4. Но Меншикова, читавшего этот проект, не слишком мучили нравственные, религиозные или юридические аспекты проблемы: ради власти он мог поженить кого угодно, и никто бы не произнес ни единого слова несогласия, а беспринципные «теоретики», подобные Остерману и Феофану, обосновали бы такое решение, даже если бы оно касалось брака родных сестры и брата. Светлейшего волновало другое: а что с этого будет иметь для себя лично он? Так, вероятно, и возникла идея брака великого князя и одной из дочерей светлейшего.
Возможно, что толчком, ускорившим реализацию этого плана, были действия иностранных дипломатов, заинтересованных в подобном альянсе. Меншиков представлялся им серьезной политической силой, на которую замыкались многие внешнеполитические действия европейских держав, на него, как на продолжателя дела Петра, делали ставку и в Вене, и в Копенгагене, и в других столицах. Неизбежный приход к власти великого князя, который символизировал попятное движение России, беспокоил ее потенциальных союзников. Совместить интересы Меншикова и группировки Петра Π и тем самым сохранить преемственность, предсказуемость и стабильность российской политики можно было путем брака Петра и одной из дочерей Меншикова.
Как вспоминал два года спустя датский посланник Вестфален, именно он предложил австрийскому коллеге Рабутину план этого брачного союза: «Дайте ему (Меншикову. — Е. А.) понять, говорил я, что в его руках прекрасный случай возвести свою дочь в сан царицы Всероссийской, выдав ее замуж за царевича; добудьте какое-нибудь письмо от императора (Карла VI. — Е. А.), способное убедить его в согласии императора на такой брак, обнадежьте его в то время… а я найду случай внушить князю все эти мечты, дабы они охватили его сердце, прежде чем вы заговорите формально о возможности их осуществления»5.
Рабутин использовал совет, написал в Вену, получил необходимое письмо с гарантиями и «добрую сумму денег» для «взбадривания» Меншикова. Думаю, что Вестфален не фантазирует, и все это можно проверить по венскому и копенгагенскому архивам, где хранится переписка послов при русском дворе. Из «Повседневных записок» также известно, что светлейший, против обыкновения, посетил 10 марта Рабутина. Воодушевленный поддержкой Цесаря, Меншиков стал действовать более решительно и открыто. Происходило это примерно во второй половине марта 1727 года. Младшая дочь Саша, четырнадцати лет, по какой-то причине для высокой цели не подошла, и к браку с царем была определена старшая — пятнадцатилетняя Мария, за год до этого помолвленная с графом Петром Сапегой.