Но духовная и интеллектуальная обстановка в то время в высшей школе, в том числе и в военной, была достаточно двусмысленной. Прежде всего юнкера очень прилежно занимались естестественными науками, но в то же время: «трудно поверить, с каким прилежанием одолевали люди дубовый „Капитал“ Маркса, да еще по-немецки»[13]. За Марксом «следовали» Лассаль, Огюст Конт, зачитывались Миллем и Спенсером и другими авторами, сочинения и идеи которых считали венцом прогресса.
В результате такого чтения и воспитания, писал С. Ф. Шарапов, «при переходе в высшие школы мы (дворяне. — А.К.) были сплошь материалистами по верованиям (мы „верили“ в атомы и во все, что хотите) и величайшими идеалистами по характеру. „Наука“ была нашею религией, и если бы было можно петь ей молебны и ставить свечи, мы бы их ставили; если бы нужно было идти за нее на муки, мы бы шли… Религия „старая“, „попы“ были предметом самой горячей ненависти именно потому, что мы были религиозны до фанатизма, но по другой, по новой вере. „Батюшка“ читал свои уроки сквозь сон, словно сам понимал, что это одна формальность, и на экзамене всем ставил 12. Но нравственно мы все же были крепки и высоки. Чернышевский и Писарев тоже ведь учили „добродетели“ и проповедовали „доблесть“. Этой доблести, особой, юной, высокой и беспредметной доблести, был запас огромный. Мы были готовы умирать за понятия, точнее, за слова, смысл которых для нас был темен»[14]. Дело доходило до того, что юнкер Сергей Шарапов был в тайной типографии и даже пробовал набирать[15].
После этого «вера была совсем подорвана»[16], но это не исключало применимость к тогдашнему поколению молодых дворян пушкинского утверждения: «…пока сердца для чести живы». Сергей Шарапов и его товарищи в училище видели бывавшего у них Императора Александра II: «благородная, светлая личность Государя действовала невообразимо», и они, «революционеры, нигилисты и ненавистники монархии, в эти минуты перерождались и от всей души кричали „ура“»[17].
Политиканство дворянской молодежи, ровесников С. Ф. Шарапова, было по его же словам «чистейшим идеализмом», и в жизнь это поколение вышло «в хорошем сравнительно составе» и впоследствии работало добросовестно.
Из-за болезни матери Сергей Шарапов не закончил полного трехлетнего курса, в 1874 г. уволился из Инженерного училища в чине подпоручика, получив специальность сапера (по его словам, он твердо знал то, что «должен знать хороший саперный офицер»[18]) и прибыл в Сосновку. Отца — «человека крепчайшего здоровья» — к тому времени уже не стало, он умер в возрасте пятидесяти лет. Однако пробыл в родном доме Сергей Федорович недолго.
В августе 1875 г. по настоянию двоюродного брата, З. А. Путяты, С. Ф. Шарапов поступает чиновником в канцелярию варшавского губернатора[19]. Живя в почтенном польском семействе, он имел возможность «узнать и сердечно полюбить настоящих поляков»[20]. С этого времени начинается его «полонофильство», которое вызывало немало критики в адрес Сергея Федоровича в последующие десятилетия его публицистической и общественной деятельности. Узнав о восстании в Герцеговине, С. Ф. Шарапов «бесповоротно» принял «безумное решение — ехать в Герцеговину, сражаться за славянское дело»[21].
Осенью 1875 г. он («вторым по времени русским добровольцем»), «без паспорта, бросив казенное место», нелегально перейдя границу, отправляется на Балканский полуостров[22], где как сапер участвует в организации первого восстания в Боснии и руководит военными действиями. Здесь С. Ф. Шарапов, по собственному признанию в письме к И. С. Аксакову, бродя у моря, взбираясь на совершенно дикие вершины, «испытал единственное в своем роде чувство — сознание полнейшей независимости, первобытной свободы без законов, правительств и т. п.»[23]. Его письма с театра боснийского востания печатались в «С.-Петербургских ведомостях» и «Русском мире». Под разными именами он неоднократно появляется в Хорватии, где по доносу в Загребе 1 мая 1876 г. был захвачен венгерскими властями, «интернирован», т. е. препровожден на место жительства в г. Ясберень, а затем в г. Кечкемет «под присмотром полиции». Венгерские власти предполагали, что это российский шпион.
Во время пребывания под стражей в Ясберене Сергей Федорович «напал на забытую библиотеку», в течение 8 месяцев «прочел от доски до доски» 70-томное парижское издание сочинений Вольтера[24] и значительно улучшил знание французского языка. Как писал С. Ф. Шарапов: «Мне было тогда 20 лет, и я, несмотря на всю добролюбовщину и писаревщину, которую прошел, чувствовал в душе живой русский инстинкт. Какой-то внутренний юмор заставлял меня смеяться над нашими нигилистами, тот же юмор спас меня от бессмысленного вольтерианства — я не увлекся им и во многих случаях получалось от чтения гадливое чувство, но „Histoire du Christianisme“ произвела на меня невольно ужасное впечатление, именно неведомой мне дотоле глубиной и шириной взгляда. Вера была совсем подорвана, и только в деревне около народа я опять вылечился»[25].
15
22
23
Переписка И. С. Аксакова и С. Ф. Шарапова (1883–1886) // Русская литература. — 2005. — № 1. — С. 161.