Статья 16-я. Русское правительство точно также может иметь постоянного своего представителя в Бухаре при высокостепенном эмире. Уполномоченный русской власти в Бухаре, точно также как и уполномоченный в Ташкенте, будет жить в доме и на счет русского правительства.
Статья 17-я. В угоду Государю Императору Всероссийскому, и для вящщей славы Его Императорского Величества, высокостепенный эмир Сеид-Музафар, постановил: отныне, в пределах бухарских, прекращается на вечные времена постыдный торг людьми, противный законам человеколюбия. Согласно с этим постановлением, Сеид-Музафар ныне же рассылает ко всем своим бекам строжайшее в этом смысле предписание; в пограничные же города бухарские, куда привозятся из соседних стран невольники для продажи бухарским подданным, пошлется, кроме помянутого предписания о прекращении торговли невольниками, еще и повеление о том, что если, вопреки приказанию эмира, будут туда привозиться невольники, то таковых отобрать от хозяев и немедленно освободить.
Статья 18-я. Его высокостепенство Сеид-Музафар, от искренней души желая развить и упрочить дружеские соседские отношения, существующие для блага Бухары уже пять лет, принимает к руководству вышеизложенные 17 статей, составляющие договор о дружбе России с Бухарою. Договор этот написан в двух экземплярах, каждый на двух языках, на русском и на тюркском. В знак утверждения этого договора и принятия его к руководству для себя и для преемников своих, эмир Сеид-Музафар приложил свою печать. В Шааре, в 28-й день сентября 1873 года, месяца шагбана в 19-й день 1290 года.
Из 18-ти статей нового договора как видно действительно новыми были только те, в которых говорилось о присоединении к Бухаре пустыни от Хал-ата до Мешекли, о свободном плавании русских судов по Аму-Дарье, о праве русских устраивать пристани на бухарском берегу, об учреждении постоянных дипломатических агентов бухарского — в Ташкенте и русского — в Бухаре, о выдаче русских преступников, в случае бегства их в бухарские владения и наконец об уничтожении торга невольниками. Статьи, касающиеся до плавания по реке, учреждения консульства, выдачи беглых, и торга невольниками — точно также как взятые из прежнего договора — о беспрепятственном допуске русских людей во все города ханства, об учреждении караван-башей и караван-сараев, где бы ни вздумалось — все это по меньшей мере излишне. Мы требуем, во первых, таких вещей, какими не в силах пользоваться и потому бухарцы привыкают считать договор пустым разговором, во вторых, мы настаиваем на таких вещах, какие не во власти эмира напр. — выдача беглых и уничтожение торга невольниками — договор опять теряет практическое значение.
Когда мы заведем судоходство по Аму-Дарье, то, конечно, и без договора бухарцы препятствовать плаванию не будут. Когда вместо единственного русского купца явится «множественное число», то и караван-сараи, конечно, понадобятся и найдутся без всякого участия бухарского правительства. Если наконец, мы сколотим средства содержать дипломатического агента в Бухаре, то и просить об этом эмира заранее не для чего. Что касается до свободных разъездов по ханству, то бухарцы всегда найдут средство удержать предприимчивость любознательного человека: «мы не поручимся, что вас там не зарежут» — вот фраза, которая прекрасно служила до сих пор бухарцам. Беглых наших в Бухаре ни разу еще розыскать не могли; даже пленных, о которых доходили в Ташкент слухи, мы не могли иногда выручить: «отправлен в Чарджуй и там волею Божиею умер» — было ответом. Наконец, по поводу невольничьего рынка, мы должны сознаться, что все наши заявления служат только для самообольщения: рынок этот всегда существовал в Бухаре, а после договора 1873 года именно-то и усилился, так как в Хиве невольничество стало невозможным вблизи русских штыков! Вот что пишет по этому поводу г. Скайлер:
«Я сам, бывши в Бухаре в августе месяце, видел также открытый торг персианами на базаре, и купил одного из них себе; но власти испугались, догадавшись, что я могу этим доказать их предательство относительно русских, и отобрали у меня невольника. Я тогда купил другого, чрез посредство своего слуги, и привез с собою сначала в Ташкент, а затем в Петербург. Это произвело скандал в Самарканде и Ташкенте, так как случилось именно в то время, когда пришло известие о том, что генерал Кауфман настоял на освобождении всех невольников-персиан в Хиве. Но факт покупки мною невольника на базаре понравился многим, как оффициальным, так и другим лицам, потому что я тем самым доставил правительству осязательное доказательство существования запрещенного торга». Не знаем, что будет дальше — весьма вероятно, впрочем, что с отъездом г. Струве, которого бухарцы очень любили, дела пойдут иначе. Бухарский консул в Ташкенте сделался теперь неизбежною необходимостию. Новый наш дипломатический чиновник г. Вейнберг предпочитает лучше внушать к себе уважение чем любовь. Мы полагаем, что наши договоры не останутся уже мертвою буквою, что бухарцев заставят исполнять все статьи договоров и что, наконец в Бухаре будет учреждено русское консульство.
Глава IV.
Опасения Кокана по поводу назначения нового начальника края. — Переговоры. — Заключение торгового трактата. — Поведение Худояр-Хана во время войны нашей с Бухарою в 1868 году. — Письмо хана к Государю. — Бриллиантовая звезда. — Просьба Худояр-Хана о заступничестве против притязаний эмира на Каратегин. — Постоянный агент коканский в Ташкенте. — Предупредительность хана. — Выдача бежавших в Кокан шахрисябзских беков. — Командировка Г. Струве в Кокан. — Народный пир по случаю объявления хану Высочайшего одобрения по поводу выдачи беков. — Хан-поставщик хлеба для русских войск. — Наша будущая программа. — Чего можно ожидать от Хан-Задэ, наследника престола? — Взгляд американца на наши отношения в Кокану. — Нужно ли учреждать резиденство в Кокане?
По приезде в Ташкент, генерал фон-Кауфман уведомил Сеид-Худояр-Хана о своем приезде, предложив ему, вмести с тем, прислать в Ташкент доверенное лицо, для переговоров о заключении торгового трактата. По отправлении нарочного с этим письмом, генерал-губернатор выехал на передовую линию и, по приезде в Ходжент 19-го Ноября, узнал, что в Коканде серьезно опасаются перемены нашей политики с приездом нового генерал-губернатора. Слухи эти казались тем вероятнее, что коканские войска начали сосредоточиваться в некоторых пунктах, а частные оружейники получили большие заказы от казны. Это побудило генерал-губернатора, из Ходжента же, послать успокоительное письмо, удостоверявшее, что единственною целью поездки на линию, есть осмотр войск и ознакомление со страною, вверенною его управлению.
Ко времени возвращения генерал-губернатора в Ташкент, хан прислал Судура-Сарымсака-ходжу с любезным и витиеватым письмом, которое было представлено в торжественной аудиенции 3 декабря. «Мы рабы Бога и молимся чистым сердцем, писал хан. Все люди происходят от Адама и потому да царствует кротость между царями! Бог указал нам, прежде всего, жить в мире друг с другом. Исполнив заповедь Бога, создавшего 18,000 народов я начинаю: дружба и приязнь есть вино — кто попробует одну каплю, тот забудет все горе, все неудовольствия и развеселится…» Далее хан просил не верить несправедливым слухам и объяснял сборы войска тем, что «и у нас есть обычай ежегодно смотреть войска и выдавать им: летом — летния, а осенью — зимния одежды». Посланник был торжественно принят в присутствии всех чинов управлений и некоторых наиболее почетных жителей Ташкента. В ответной речи своей генерал-губернатор сказал, между прочим, следующее: «я не трону тех, кто дорожит дружбой великой русской земли, но горе тем, которые не поймут благодетельных видов миролюбивого Белого Царя: войска Его Величества всегда готовы, по знаку моему, наказать беспокойного соседа, и никакие крепости, никакие вооружения не спасут тогда виновного.»
В переговорах с коканским посланцем и с азиятцами вообще, генерал-губернатор решился держаться одного правила: всякое слово должно дышать правдивостью и даже откровенностью.