В 1956 году — после всех успехов марксистской науки — оказался Дубровский в той же позиции, в какой был в 1821-м первобытный «донаучный» Карамзин. Как и Карамзину, нечем ему было крыть своих оппонентов, кроме эмоционального протеста и возмущенного нравственного чувства. Его поражение было запрограммировано в его собственном концептуальном аппарате.
Разумеется, это вовсе не умаляет заслуги Дубровского (и Шевя- кова). Напротив, должны мы отдать дань искреннего восхищения их мужеству. Ведь несокрушимый, казалось, лед милитаристской апологии все-таки в результате их мятежа тронулся. Уже к началу 1960-х и следа от этой апологии не осталось. И если в 1964 году А.А. Зимин смог написать, что «в работах ряда историков давался идиллический образ Ивана IV и приукрашенное представление об опричнине»,4 тут бесспорно была заслуга Дубровского и Шевякова. И если добавлял Зимин, что «этому в немалой степени способствовали высказывания И.В. Сталина, безудержно восхвалявшего Ивана Грозного, забывая о тех неисчислимых бедствиях, которые принесло народу распространение крепостничества в XVI веке»,5 то звучало это уже как простое повторение Дубровского, который первым обратил внимание на столь странное — кактогда казалось — сердечное влечение одного тирана к другому.
Впрочем, при более внимательном рассмотрении дела нетрудно было заметить, что марксистские оппоненты Дубровского отступили недалеко. Отступили, как говорят военные, на заранее подготовленные позиции. Подготовленные, причем, очень давно — и без всякой помощи марксизма. А именно — на позиции С.М. Соловьева. Моральное осуждение было единственной ценой, которую согласились они заплатить за политическую реабилитацию Грозного. Скрепя сердце, они признали, что нравственные качества тирана вызы-
А.А. Зимин. Опричнина Ивана Грозного, М., 1964, с. 4.
Там же, с. 5.
вают вполне законные сомнения и не заслуживают «идеализации». Но зато дружно встали на защиту Ивановой опричнины как средства «централизации государства», т.е., по сути, того самого принципа, что ввела в русскую историографию государственная школа.
Глава одиннадцатая Последняя коронация?
консенсус
Мы сейчас увидим это, по-
знакомившись с комментарием к VI тому «Истории России» Соловьева, изданному в i960 году под редакцией академика Л.В. Черепнина и как бы подводившему итог мятежу Дубровского. Сказано там, между прочим, было следующее: «Как бы ни были велики те действительные жестокости, с которыми Иван IV осуществлял свою политику, они не могутзакрытьтого обстоятельства, что борьба против княжес- ко-боярской знати была исторически обусловленной, неизбежной и прогрессивной». Более того, скажут авторы комментария, «правительство Ивана IV было вынуждено объективной обстановкой действовать прежде всего насильственными методами в борьбе за централизацию государственной власти».
А что до критики мятежников 1956-го, то о ней сказано с неумолимым канцелярским высокомерием: «Правильно отметив недопустимость идеализации Ивана IV, авторы этих статей не смогли, однако, аргументировать предлагавшегося ими пересмотра оценки политики Ивана IV в сторону признания её реакционной и даже исторически бессмысленной».6
Так чем же, скажите, кроме полуграмотного слога и отсутствия нравственных ламентаций, отличается это уже совершенно официальное, общепринятое и восторжествовавшее после подавления мятежа Дубровского марксистское мнение от позиции «буржуазного» Соловьева? Перед нами ведь и впрямь то же самое, что обессмертил в стихах Коржавин: «сердцем подл, но не в этом суть...».После гро-
6 С.М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. Ill, М., 1960, с. 756-757.
2 1 Яновмового взрыва милитаристской апологии, после вполне кавелинского всплеска идеализации Грозного, советская историография мирно вернулась в привычное, уютное болото вполне соловьевской «централизации государственной власти» — конечно, с обязательным добавлением платоновского «аграрного переворота». Место торжественных гимнов Виппера — Бахрушина занял серый консенсус Черепнина.