Глава одиннадцатая
После «1861 года» последняя«op™^?
^Можно, если хотите, представить себе весь четы- рехвековой спор, названный здесь Иванианой, даже графически: трижды, как видели мы в этой книге, короновала русская историография Ивана IV и трижды сбрасывала его с державного трона. Я не знаю ни одного владыки в европейской истории, чья посмертная судьба сложилась бы так странно и драматически. Не может быть сомнения, что отражала она те страшные метаморфозы, которые пришлось пережить России из-за того, что самодержавная революция насильственно вырвала её 450 лет назад из Европы, превратив в евразийскую империю.
Понятно, что это неестественное для европейской страны состояние, опричные судороги, которые потрясали с тех пор Россию,
и есть, собственно, следствие того, что так и не смогла она к этому неестественному состоянию адаптироваться. Понятно также, что, если и впрямь рассматривать Иваниану как способ самосознания общества, то просто не может уйти из нее драма, покуда не вернется страна домой, в Европу.
Отсюда и вопрос, была ли коронация Ивана IV в 1940-е последней? Иначе говоря, возвращается ли Россия домой? На пути ли она, по крайней мере, к возвращению? Если нет, если историческая инерция удержит её в евразийской орбите, завещанной ей Грозным царем, то еще одна, пусть и последняя, пусть заранее, как всегда, обреченная, реваншистская судорога, боюсь, неминуема. Как для страны, так и для Иванианы.
Об этом, впрочем, мы можем лишь гадать. Но и тут способна Ива- ниана сослужить нам службу. Ведь в известном смысле она еще и индикатор того, в каком направлении движется самосознание общества. Что же говорит она нам в этом своем качестве? Парадоксально, но в ретроспективе именно крепостные 1960-е выглядят пиком творческого развития Иванианы. Увы, на обломках самовластья, как сказал поэт, нисколько не приблизилась она к «новой национальной схеме» и не открылись ей новые философские горизонты.
Опять шла она вровень с обществом. Об обществе, впрочем, говорить мы здесь не станем: читатель и сам знает, что в нем за постсоветское время происходило. Посмотрим лишь, что происходило в Иваниане.
Как давно уже догадался читатель, я бесконечно далек оттого, чтобы счесть том VIII историографическим итогом постсоветского десятилетия, на что авторы откровенно претендуют. Больше того, я прекрасно понимаю, что отражает он лишь стремление А.И. Сахарова переметнуться из одной ортодоксии в другую, выбросив за борт марксизм и присягнув «русской цивилизации» (под которой имеется, конечно, в виду всё та же евразийская империя).
Настораживает другое. Все-таки речь о громадном, роскошно изданном томе, опубликованном притом на деньги международной организации ЮНЕСКО и — главное — совершенно очевидно намеренном представить городу и миру лицо постсоветской историогра-
фии. Но где же в этом случае обличители этого самозванства? Где бунт свободных ныне историков России против столь вопиющей — и опасной — мистификации? Где новый Дубровский? Или хотя бы новый Погодин?
Нет слов, отсутствие протеста говорит само за себя. И отсутствие мятежников тоже. Громче всего говорят, однако, тексты. Следующее поколение историков дало нам пока что, сколько я знаю, четыре монографии об Иване Грозном — Владимира Кобрина (1989), Бориса Флори (1999), Александра Дворкина (2005) и Изабел де Мадариага (2005), не считая общих работ по русской истории, так или иначе затрагивающих Иваниану. Вот я и попытаюсь теперь показать, намного ли продвинулось это поколение дальше тех открытий шестидесятников, которые мы только что цитировали, и что говорит нам это о направлении, в котором движется общественное самосознание.
Гпава одиннадцатая Последняя коронация?
поколение
Конечно, новейшие историки более раскованны, священных «высказываний» для них уже не существует, да и властям предержащим теперь не до научных изысканий о таких древностях. И это ощущение внутренней свободы впечатляет. Но все-таки коренного переосмысления политической истории России XVI века, завещанного им Зиминым, так и не произошло.
Да, В.В. Кобрин признает вслед за Каштановым, что «опричнина не была антибоярским мероприятием».25 Но в отличие от него, вовсе не следуету Кобрина, что была она «мероприятием» антикрестьянским. Интересна, хотя и не нова мысль, что важно не только то, против кого направлена была опричнина, сколько за что, собственно, воевал Грозный. Ответ Кобрина напрашивается: «Вряд ли руководили царем какие бы то ни было стремления, кроме укрепления личной власти»26 Отсюда как будто бы следует, что, если для установле-