1 Kremin.ru June 2008.
Само собою, сроки отсыхания ветвей самодержавного древа и цена, которую придется стране за него заплатить, в огромной, решающей степени зависят от мощи Сопротивления произволу власти (никогда, как мы теперь знаем, в России не умиравшего). Зависят от того, чему тоже учит нас Иваниана, насколько ясно, эффективно — и популярно — сумеем мы выстроить убедительную альтернативу самодержавной государственности. Отечественную, подчеркиваю, а не иноземную альтернативу.
чаадаевскую догадку о сдвигах в «национальной мысли» как о решающем факторе политических инноваций. Потому и не сумело ни представить себе, ни тем более воскресить старинную, корневую либеральную традицию русской мысли, похороненную, как древняя Троя, под вековым слоем мифов о «тысячелетнем рабстве» и о несчастном народе, обреченном на вечное круговращение в замкнутом историческом цикле (мифов, заметим в скобках, к созданию которых приложили руку не одни лишь либеральные политики и культурологи, но и такие замечательные мыслители, как М.К. Мамардашвили или ДА Пригов).
Мифотворчество это между тем тотчас и придало российскому либерализму облик идеи, неукорененной в отечественной почве, заимствованной из чужеземного идейного арсенала и по одной уже этой причине нелегитимной в глазах масс, едва очнувшихся от смертельного советского сна.
Короче, в конце XX века российское либеральное сообщество потеряло, если можно так выразиться, свою фундирующую традицию. В конце XIX оно еще смутно о ней помнило, а столетие спустя забыло. Напрочь. А это, как выяснилось, вовсе не безобидно — забыть собственную традицию. Просто потому, что не растут деревья без корней. И любая политическая инновация, затеянная таким беспамятным сообществом, обречена на неудачу.
Крупнейший уз консервативных мыслителей Нового времени, британский премьер Бенджамин Дизраэли понимал это, когда писал, что «великий вопрос [консерватизма] не в том, чтобы сопротивляться инновациям, они неизбежны, он в том, как обеспечить, чтобы эти инновации опирались на традицию». Перед лицом драматического разочарования в результатах «либерального пробуждения» России конца 1980-х, пора, наверное, и нам понять, что «великий вопрос» либерализма состоит в том же самом. Он проиграл в том числе и потому — а, может быть, и главным образом потому, — что не опирался на собственную традицию. Не смог, по небрежению к отечественной истории, на неё опереться.
Победила поэтому конкурирующая традиция, самодержавно-советская, та, которую не было нужды открывать заново, та, что оказалась под руками. Победила, не встретив сопротивления, — несмотря даже на то, что все её институциональные основы давно обратились в труху.
Читатель теперь, я надеюсь, понимает, почему посвятил я так много места в этой книге происхождению и природе либеральной традиции России. Почему, опираясь на открытия Ключевского и советских шестидесятников, искал я её не в архаике древних вечевых городов или в новгородских вольностях, но там, где закладывались основы русской государственности — в реформах Ивана III и Правительства компромисса. И еще важнее — в доблестной борьбе четырех поколений первого, нестяжательского, отряда русской интеллигенции.
Я не уверен, нужно ли здесь, в заключении первой книги трилогии, опять подробно объяснять, почему именно славная борьба зачинателей русской либеральной традиции кажется мне особенно важной сегодня. Просто бросается ведь в глаза замечательное сходство между нынешней, постсамодержавной эпохой, когда институциональные основы вековой самодержавной государственности уже разрушены, и той далекой эпохой нестяжательства, когда существовали эти основы лишь в иосифлянском проекте. И тогда и сейчас центр борьбы — в сфере культуры и это, по сути, война идей. Победи в ней нестяжатели, не было бы на Руси порабощения соотечественников. А без крепостничества не состоялась бы и самодержавная государственность.
Если этот силлогизм верен,что из него следует? Не то ли, что предстоит российской интеллигенции в XXI веке довоевать трагически оборванную в XVI идейную войну Нила Сорского и Максима Грека, Вассиана Патрикеева и старца Артемия? Досказать то, что им, раскиданным по иосифлянским монастырям, по тюрьмам и ссылкам, не суждено было досказать? Возродить, другими словами, отечественную либеральную традицию, потерянную в ходе последнего, советского «выпадения» из Европы? И предложить стране ту альтернативу самодержавной государственности, которую они предложить не успели?