Ведь и стремлением добиться выхода к морю оправдать эту завоевательную авантюру невозможно. Хотя бы потому, что еще 12 мая 1558 года после первого же штурма Нарва сдалась русским войскам, и первоклассный порт на Балтике был таким образом России обеспечен. Но в чем же, скажите, состояла после этого необходимость воевать еще 23 года?
Глава первая Завязка трагедии
сослагательное наклонение
Еще более очевидно станет это, если мы примем во вниманиете нереализованные исторические возможности, что были безжалостно перечеркнуты этой чудовищной метамор-
Так вот, этих кошмарных 23 лет, бессмысленно потраченных на разорение страны, на террор, на нелепую попытку обрести статус мировой державы, их-то как раз и можно было избежать, возглавляй тогда страну вместо «неистового кровопийцы» лидер, продолжавший осторожную, взвешенную политику его деда? Поскольку нет у экспертов ответов на эти вопросы (и, что еще хуже, они просто не приходили им в голову), то не разумно ли в этом случае действительно спросить, что было бы с Россией, не доживи «герой добродетели» до превращения в «неистового кровопийцу»?
фозой царя Ивана. Вернемся на минуту в эпоху его деда. Описывая её, эксперт, конечно, заметит, что церковная Реформация победила в XVI веке во всех без исключения североевропейских странах и лишь в соседней с ними России она потерпела поражение. Почему?
Не забудем, что практически, в грубо материальном смысле победа церковной реформации означала, что и в Швеции, и в Дании, и в Норвегии, и в Финляндии и даже в Исландии земельный голод служебного дворянства был к середине XVI века удовлетворен за счет конфискации монастырскихземель.
В результате военно-церковные союзы в этих странах распались, наследственная аристократия уцелела и крепостное право не распространилось за пределы земель, конфискованных у монастырей. Иначе говоря, основной массив крестьянства остался в них свободным. В одной лишь России, которая первой в Европе начала при Иване III политическую кампанию по конфискации монастырскихземель, сложилось все прямо противоположным образом. Военно-церков- ный союз во главе с царем сокрушил в ней политическую силу наследственной аристократии и крепостничество оказалось тотальным. Зато монастырские земли в ней во владении церкви остались.
Так почемуже именно Россия оказалась исключением из общего правила?
Честно говоря, я не помню, чтобы классики западной историографии когда-либо задавались таким вопросом. Не задавались им и российски^историки. Но если бы даже и задал его себе, например, советский эксперт, он, скорее всего, ответил бы на него точно так же, как и на вопрос о причинах Ливонской войны, т.е. ссылкой на историческую необходимость. Либо, как сделал, допустим, Плеханов, в «Истории русской общественной мысли», на то, что, в отличие от её европейских соседей, в России господствовал азиатский деспотизм.
Правда, вынося свой приговор, Плеханов не обратил внимания на очевидное в нём противоречие. Ибо деспотизм означаеттоталь- ность государственной власти, в принципе не допускающей никаких других институтов, способных с нею конкурировать. А в России Ивана III такой конкурирующий институт как раз был. Более того, оказал-
4 Янов ся он тогда настолько могущественней государственной власти, что нанёс ей в 1490-е решающее поражение. Результатом этого поражения как раз и стала самодержавная революция Грозного царя.
Короче, все это выглядит, скорее, как попытка отделаться от вопроса, нежели как ответ на него. Отнесись мы к нему серьёзно, то единственный «факт», который мы сможем констатировать, состоял втом, что группы интересов, представлявшие в тогдашней России патерналистскую традицию, оказались в 1490-е сильнее государственной власти (которая стояла тогда на стороне традиции европейской). И в принципе, имея в виду, что церковь была в ту пору единственным интеллектуальным центром страны, а светская интеллигенция находилась в состоянии зачаточном, поражение власти нисколько неудивительно. Просто некому оказалось тогда выработать конкурентоспособную идеологию Реформации, на которую власть могла бы опереться. А поскольку в те досамодержавные времена принципиальные политические споры решались еще в России не террором, а именно идеологическими аргументами, то победа церковников была в том десятилетии, собственно, предрешена.
Сам по себе, вырванный из исторического контекста «факт» этот ничего еще, однако, не говорит нам о том, почему всего лишь два поколения спустя, в поворотный момент русской истории, оказалась московская элита до такой степени антитурецкой (и проевропей- ской), что для своего «поворота на Германы» Грозному пришлось буквально истребить её на корню. Это ведь тоже факт. И попробуйте объяснить его, не заметив еще одного факта, а именно стремительного возмужания светской интеллигенции на протяжении первой половины XVI века.