Глава вторая Московия: век XVII
«Переворот в национальной мысли»
Настоящая проблема, однако, не в том, что постулат Достоевского не подтверждается историческими фактами. Она в том, как мог столь непростительно ошибиться человек его ума
Там же, с, 473.
О России в царствование Алексея Михайловича, Сочиненье Григория Котошихина, Спб., 1906, с. 53
С.М. Соловьев. Цит. соч., с. 474. (Курсив мой. — А.Я.)
Глава вторая Московия: векХУН «Переворот
в национальной мысли»
и проницательности, безнадежно перепутав реальную жизнь с официальной идеологией режима. В самом деле, немыслимо ведь представить себе, чтобы кто-нибудь так жестоко ошибся по поводу Московии еще при Александре I, не говоря уже при Екатерине. И тем более это странно, что и тогда ведь правили страной самодержцы, и тогда размышляла молодежь о всемирно-историческом призвании России, о том, что, как говорил впоследствии Чаадаев, суждено ей, быть может, стать «совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества».16
Но мысль, что эта истина существовала уже готовой в Московии и реформы Петра были лишь продолжением «прежней же нашей, русской московской идеи», просто не пришла бы тогда в голову даже самому отчаянному и «национально-ориентированному» романтику. Хотя бы потому, что общепринятой была в ту пору мысль противоположная. О том, что, говоря словами того же Чаадаева, Петр «отрекся от старой России, своим могучим дуновением он смел все наши учреждения; он вырыл пропасть между нашим прошлым и нашим настоящим и грудой бросил туда все наши предания».17
Даже самый серьезный из основоположников славянофильства И.В. Киреевский знал, как мы помним, что пребывала Московия «в том оцепенении духовной деятельности, которое происходило от слишком большого перевеса сил материальных над силою нравственной образованности».18 А Достоевский, как мы только что убедились, уверял нас в обратном. Как это объяснить?
Конечно, он не был историком. Но ведь то, что Ключевский называл «органическим пороком» Московии, было к 1876 году исчерпывающе выяснено самыми авторитетными специалистами. И знал это каждый гимназист в тогдашней России. Так мог ли не знать этого Достоевский? А если знал и все-таки поставил на кон свой моральный авторитет, по сути повторяя знаменитую максиму Бенкендорфа, то почему?
П.Я. Чаадаев. Цит. соч., с. 91. Там же, с. 81.
Сочинения И.В. Киреевского, М., 1861, т. if с. 75.
Не знаю, как это объяснить, не прибегая к термину, который употребил Михаил Николаевич Покровский, описывая экономический регресс Московии. Термин этот — «РЕСТАВРАЦИЯ».
Я говорю о том, что, реставрировав московитское православие в качестве оплота государства и снова объявив его главной «драгоценностью» в короне самодержца, николаевская идеологическая революция 1830-х и впрямь своего добилась, если сумела убедить такого человека, как Достоевский, что московитская истина спасет мир. Ясно, что новая Московия должно была реабилитировать старую, если желала выглядеть легитимной в глазах тех, кого Чаадаев называл «наиболее передовыми умами» своего времени, так же как сталинская идеологическая революция столетие спустя должна была реабилитировать в глазах своих современников, скажем, Ивана Грозного. И ошибка Достоевского, быть может, — самое яркое доказательство успеха этой николаевской революции (если не считать, конечно, Гоголя, который тоже ведь объявил во всеуслышание, что именно крепостное право «научит Европу мудрости»).19
Еще за четыре десятилетия до гимна, пропетого Московии Достоевским, пророчески предсказал такой результат Чаадаев, заметив в «Апологии сумасшедшего», что «у нас совершается настоящий переворот в национальной мысли»,20 и завершив свое наблюдение горестным восклицанием: «Кто серьезно любит свою родину, того не может не огорчать глубоко это отступничество наших наиболее передовых умов!»21