На самом деле он, похоже, нащупал в своем презрительном замечании самую сердцевину славянофильской Русской идеи, объясняющую нам все её загадки, а не только то, почему будущее страны она всегда видела в ее прошлом. Перед нами вовсе не современное философско-политическое учение, пусть противоречивое, пусть
полное логических несообразностей, пусть даже утопическое, - но именно ретроспективная утопия, всеми своими корнями уходящая в глубокое средневековье.
Именно поэтому отрицали славянофилы не столько Запад, сколько современное в Западе, его Ренессанс и Просвещение, его секу- лярность, его веротерпимость, его рационализм. Отсюда же их презрение к «закону» и отчаянный антиинтеллектуализм, их преклонение перед простым народом как перед стихией, неподвластной «формальному разуму» и секуляризации, живущей обычаем и верой, глубоко чуждой историческим изменениям, чуждой современности.
Потому, надо думать, и называл их утопию Белинский «странным, уродливым, не современным и ложным убеждением»64. Потому и разразился страстным монологом против славянофильства, вспоминая свою студенческую юность, Б.Н. Чичерин. Монолог его длинный, но настолько хорош, так безжалостно расставляет все точки над i, что я даже не стану извиняться перед читателем за его размеры. Вот он.
«Я пламенно любил отечество и был искренним сыном православной церкви, с этой стороны, казалось бы, это учение могло меня подкупить. Но меня хотели уверить, что весь верхний слой русского общества... презирает всё русское и слепо поклоняется всему иностранному, чего я, живя внутри России, отроду не видал. Меня уверяли, что высший идеал человечества - те крестьяне, среди которых я жил и которых знал с детства, а это казалось мне совершенно нелепым. Мне внушали ненависть к гению Петра... а идеалом царя Хомяков выагавлял слабоумного Федора Ивановича за то, что он не пропускал ни одной церковной службы и сам звонил в колокола... То образование, которое я привык уважать с детства, та наука, которую я жаждал изучить, выставлялись как опасная ложь, которой надобно остерегаться, как яда. Взамен их обещалась какая-то никому не ведомая русская наука, ныне еще не существующая, но долженствующая когда-нибудь развиться из начал, сохранившихся в неприкосновенности в крестьянской среде. Все это... до такой степени про-
64 Цит. по: Машинский С. Славянофильство и его истолкователи//Вопросы литературы. 1969. №12. С. 126.
9 Янов
тиворечило указаниям самого простого здравого смысла, что для людей посторонних, приезжих, как мы, из провинции, не отуманенных словопрениями московских салонов, славянофильская партия представлялась какой-то странной сектой, сборищем лиц, которые от нечего делать занимались измышлениями разных софизмов, самодурством потешающих себя русских бар»65.
Рене Декарт сказал это в цитате, вынесенной в эпиграф этой главы, короче, но не менее язвительно: славянофилы оказались теми самыми философами, которые взялись «доказать абсурд». Владимир Соловьев, один из самых блестящих знатоков этих сюжетов, назвал славянофильское православие «искусственным право- славничаньем», «более верою в народ, нежели народною верою», и даже «идолопоклонством перед народом». Вообще, думал он, «в системе славянофильских воззрений нет законного места для религии как таковой, если она туда попала, то лишь по недоразумению и, так сказать, с чужим паспортом»66. Короче говоря, потому и не могли славянофилы задавать себе вопросы, естественные для современного политического мыслителя, что точно так же, как германские тевтонофилы, у которых заимствовали они свой Sonderweg, не были современными мыслителями. И в этом, быть может, самая глубокая тайна славянофильства.
n I Глава пятая
ЛОВУШКЗ {Ретроспективная утопия
Главный вопрос, который здесь возникает, очевиден. Не противоречит ли глубоко средневековый характер славянофильской Русской идеи тому, что она сыграла вполне реальную роль в идеологической борьбе эпохи Официальной Народности, продолжала её играть в посттоталитарной (постниколаевской) России и вновь возникла на её обломках в XX - и даже, как мы сейчас увидим, в XXI веке, - практически не изменив при этом основных своих параметров? Нет, оказывается, не противоречит.
Русские мемуары. М., 1990. С. 179,1В1. Соловьев B.C. Цит. соч. С. 437-439.
Напротив, то обстоятельство, что гигантские перемены, случившиеся в стране за полтора столетия, почти не сказались на базисной структуре Русской идеи (полистайте «Тайну России» Михаила Назарова или хотя бы интервью Виталия Найшуля газете «Время МН» в 2ооо году или «Известиям» в 2001-м, и вы в этом убедитесь), лишь подтверждает: как и положено средневековому мифу, Русская идея полностью иммунна к любым изменениям окружающей среды.