Это был опасный курс. Кто-кто, но уж Леонтьев-то понимал, что опасен он был самоубийственно. Ибо просто не может средневековая система жить в современном мире без моноидеологии, без национальной идеи. И тем не менее суждено ему было умереть отвергнутым той самой контр реформой, ради которой он жил.
_ Глава восьмая
Правли Бе р д я ев? Iна финишн°й
Отчасти объяснялось это, конечно, искренним отвра- щением, которое испытывал к любой новой мысли самый могущественный идеолог «нового порядка» Константин Петрович Победоносцев, этот Суслов позапрошлого века, который, по словам академика Ю.В. Готье, был «вдохновителем и руководителем русской государственной политики в течение всего царствования Александра II! и первых лет царствования его преемника»1.
И потому характер этого человека, чьи «совиные крыла», по выражению Александра Блока, накрыли Россию на четверть столетия, обретает некоторое историческое значение. Вот как пытался объяснить его Бердяев: «Он был нигилистом в отношении к человеку и миру. Он абсолютно не верил в человека, считал человеческую природу безнадежно дурной и ничтожной»2. Из такой философской посылки, заключал Бердяев, следовать могла лишь одна политика: «Человек так безнадежно плох, что единственное спасение - держать его в ежовых рукавицах. Человеку нельзя давать свободы. Только насилием и принуждением монархической государственности можно держать мир»3.
Бердяев, боюсь, ошибся. Ведь отцы-основатели Соединенных Штатов, летом 1787 года работавшие в Филадельфии над конституцией, которой суждено было пережить столетия, точно так же, как Победоносцев, исходили из принципиальной порочности человеческой природы. И точно так же, как он, не верили, что добродетель сама по себ^сможет когда-либо победить порок. Более того, они вообще были убеждены - вслед за Кальвином, - что, как замечает историк конституции Ричард Гофштадтер, «земной ум находится во вражде с Богом»4.
Только вот выводы из одинаково мрачной посылки сделали они почему-то прямо противоположные. Во всяком случае ни о какой
Тайный правитель России (далее Правитель). М., 2001. С. 499.
Там же. С. 536.
Там же.
HofstadterR. The American Political Tradition. Vintage Books, 1948. P.3.
самодержавной государственности они и не помышляли, не говоря уже о ежовых рукавицах. Вместо всего «отцы конституции полагались на способность порока нейтрализовать порок»5. Институциональным выражением этого и было, собственно, то самое разделение властей на три независимых друг от друга ветви, которое за несколько десятилетий до того предложил в «Духе законов» Шарль де Монтескье. Короче говоря, они «не верили в человека, но верили в силу хорошей политической конституции, способной его контролировать»6.
У Победоносцева же, как мы н.а. Бердяев]
видели, одно слово «конституция»
вызывало пароксизм ярости (точно такой же, как, допустим, слово «Америка» в наши дни вызывает у Михаила Леонтьева). Говорит нам поэтому его «нигилизм», похоже, совсем не о том, что увидел в нем Бердяев. А именно о первостепенной важности политической традиции. Если отцы-основатели исходили из европейской традиции, которую Бердяев игнорировал, то Победоносцев исходил из традиции николаевской Официальной Народности. Вот откуда и появились у него «ежовые рукавицы монархической государственности».
Куда яснее - и ярче - объяснил нам, как мы помним, без всякой философии характер этого человека Константин Леонтьев. Победоносцев, полагал он, «человек очень полезный, но как? Он, как мороз; препятствует дальнейшему гниению; но расти при нем ничего не будет. Он не только не творец; он даже не реакционер в тесном смысле этого слова; мороз, я говорю, сторож; безвоздушная гробница; старая невинная девушка и больше ничего»7. Это ответ «реакцио-
Ibid.
Ibid. Р. 7.
этого устрашающего арсенала
к
1
4
i А
Ивоск Ю.П. Константин Леонтьев. Франкфурт. 1974. С. 243.
нера в тесном смысле», т.е. реакционного реформатора бесплодно-
му политическому охранителю.
Нет сомнения, можно представить себе ситуации, в которых охранительство спасительно. Я писал уже во второй книге трилогии об одной такой ситуации в июле 1914-го. Но там речь шла о редком в истории моменте, когда самое полезное действие заключалось втом, чтобы не предпринимать никаких действий. Но в ситуации, когда, по словам К.Д. Кавелина «почти все [были] убеждены, что самодержавие кончило свои дни»8, охранительство Победоносцева было для страны губительно. Даже Б.Н. Чичерин, много лет состоявший с ним в переписке, признавал, что «Победоносцев ничего не понимает, кроме канцелярии и консистории. Выборных учреждений он не видел в глаза и боялся их, как огня»9. Сохранилось об этом охранительстве Победоносцева любопытнейшее свидетельство высокопоставленного бюрократа.