12 Цит. по: Правитель. С. 54.
Вторая дорога была конституционная, декабристская, если угодно. Она нацеливала на нейтрализацию всех трёх разрушительных «мин», заложенных в основание постниколаевской государственности во времена Александра Николаевича. Шлагбаум для неё мог еще, наверное, быть открыт протоконституционным проектом М.Т. Лорис-Меликова, который царь подписал накануне фатального покушения, или, по крайней мере, аксаковским Земским собором. На вторую дорогу работали бы и размывание крестьянского гетто - в духе предстоявшей раньше или позже столыпинской реорганизации «мужицкого царства», которая могла бы стать вторым изданием Великой реформы, - и приступ к разрешению национального вопроса в империи (например, восстановление польской автономии в рамках конституции Александра I, отмена черты еврейской оседлости и вообще решительный отказ от политики насильственной русификации).
Совокупность этих мер не только могла бы выбить идейную почву из-под ног максималистов-революционеров, но и вернуть Россию на путь европейского развития. Естественно, что прежде всего следовало для этого отказаться от самой идеи сверхдержавного реванша и пуще смерти остерегаться войны, рекомендованной молодогвардейцами.
Последняя, наконец, дорога была в сущности продолжением горчаковской. На ней Россия по-прежнему «сосредоточивалась» бы в ожидании грядущей войны, выжидая наиболее удобного момента для реванша. А пока суд да дело, диктовал этот выбор глухой политический застой и всемерное «закручивание гаек» (в сочетании, впрочем, с ускоренной военно-экономической модернизацией, необходимой для будущего реванша). Это внутри страны. А во внешней политике флирт с Францией - во имя военного альянса против тогдашней сверхдержавы Германии. Короче, вела эта третья дорога в тупик. Катастрофу она откладывала, это верно. Но в то же время делала она ее не только неминуемой, но и многократно более страшной. Тем самым «национальным самоуничтожением», что предсказывал Соловьев.
Глава восьмая
TVn И К На финишной прямой
На самом деле не могло быть сомнения, какую из этих трех дорог изберет новый хозяин России, с младых ногтей находившийся под сенью «совиных крыл» Победоносцева. Слишком далеко ушла уже Россия от декабризма и слишком любезен был застой охранительному сердцу наставника, чтобы даже мысль о двух других дорогах могла прийти в голову его воспитаннику. Как писал он позже брату о последних либералах из команды отца, «они хотели меня забрать в свои лапы и закабалить, но это им не удалось, и как я счастлив, что отделался от них, а в особенности от графа Лориса, который заварил такую кашу своим популярничаньем с журналистикой и игрой в либерализм, что еще немного, и мы были бы накануне полнейшей революции»13.
Поначалу, впрочем, этот выбор пути не был очевиден. Немедленно после смерти отца новый император распорядился: «Не изменяйте ничего в его повелениях, пусть они будут его завещанием». Но уже несколько часов спустя публикация проекта Лорис-Меликова, который, собственно, и был завещанием Александра Николаевича, оказалась почему-то отложенной. Почему - стало ясно лишь через неделю, когда на совещании высших сановников под председательством императора против либерального проекта - практически один против всех - выступил Победоносцев. Лорис-Меликов даже был уверен, что дело выиграно.
Но еще несколько недель спустя ему пришлось - в ходе первого в российской истории правительственного кризиса - уйти в отставку. Вместе с ним ушли из правительства последние представители либеральной бюрократии во главе с Дмитрием Милютиным (а это, между прочим, означало, что одна из самых важных реформ предшествующего царствования, военная, так и останется незаконченной). Наставник нового императора восторжествовал. Не только над либеральными министрами, но и над почтением сына к памяти трагически погибшего отца (которого, заметим в скобках, Победоносцев терпеть не мог). Чуть позже, как мы помним, он сокрушил проект