У Шарапова были все основания говорить, что славянофилы давно уже «повернули на Германы». По крайней мере он, Шарапов, молодой еще в конце 1880-х человек, но уже главный редактор Русского голоса и издатель влиятельного Московского сборника, действительно давно повернул. Просто, в отличие от своих соратников, он был экономически образованным человеком. И потому в ту же минуту, когда русские ценные бумаги изгонялись из Германии, заметил он это - и соответственно переменил фронт. Еще тогда, в 1887-м, французы под его пером «уже пережили свою латино-гер- манскую цивилизацию». Для них она каким-то образом оказалась в прошлом. А поскольку «блестит луч с Востока, греет сердце, и это сердце доверчиво отворяется» (вместе, добавим в скобках, с кошельком), то «зла к нам во Франции мы больше не встретим». А вот «Германия - другое дело. Позднее дитя латино-германского мира, не имеющее никаких идеалов, кроме заимствованных у еврейства, не может не ненавидеть новую культуру, новый свет мира»40.Как видим, Шарапов перевернул постулат Леонтьева на голову. Тот утверждал, что германская культура моложе латинской и потому к нам дружественна, а этот уверен, что именно из-за своей молодости она нам враждебна.
Произвольность идеологических канонов деградировавшего славянофильства обнажилась в этой внезапной перестановке врагов и друзей с откровенностью, можно сказать, потрясающей. Оно больше не предъявляло никаких условий самодержавию. Оно теперь полностью зависело от внешнеполитических поворотов полицейского государства, которые в свою очередь, как мы видели, обусловлены были его самоубийственной «финансовой магией».
' 39 Шарапов С. и Аксаков Н. Германия и славянство. М., 1909. С. 16, 26.
40 Московский сборник. М., 1887. С. XXVI.
Всё происходило, иначе говоря, буквально по Соловьеву, Высоколобое славянофильство выродилось в «стихийный и без- идейный национализм», в «национальное кулачество», увенчанное «наиболее ярким проявлением этого псевдонационального начала - антисемитизмом»[107].
И следа не осталось у третьего поколения славянофилов от наивного идеализма ретроспективной утопии, все еще мерцавшей, как помнит читатель, отраженным светом декабристского патриотизма. Даже от романтических порывов молодогвардейцев ничего не осталось - ни от православной окрыленности Достоевского, ни от мрачного византийского вдохновения Леонтьева. Когда говорили они теперь о «предстоящей борьбе за свободу», то имели в виду лишь «свободу арийской расы». Когда упоминали «идеалы», то лишь «заимствованные от еврейства».
Больно и страшно читать это заключение затянувшегося почти на столетие путешествия славянофильской мысли. Больно за обманутые надежды её родоначальников. Страшно за будущее великого народа, заведенного ею в средневековый тупик.
w Глава восьмая
Три ВОИНЫ На финишной прямой
Тем более что историческая эволюция имперского национализма на этом не закончилась. И завершение предстояло ей еще более мрачное. Государственный патриотизм николаевской эпохи поднял Россию в 1850-е, как мы видели, на войну - крестовый поход против Европы, завершившийся крымской катастрофой. Ничему не научившись на этом трагическом опыте, два десятилетия спустя опять втравила страну на этот раз славянофильская Русская идея в балканский поход на Царьград во имя мифического «славянского братства», поход, закончившийся еще одним национальным унижением на Берлинском конгрессе. И вот снова поднимала Россию на «священную войну», теперь против Германии, «национально ориентированная» интеллигенция.
Читателя должен был насторожить, я думаю, уже манифест выдвинувшегося в лидеры третьего поколения Шарапова, подписанный, кстати, и родственником родоначальников славянофильства Н.П. Аксаковым и требовавший «обезвредить» одну из великих держав Европы, объявив ее «главным врагом и смутьяном среди остального белого человечества». Манифест глухо провозглашал «предстоящую борьбу за свободу арийской расы».Что конкретно имелось в виду, объяснил с солдатской прямотой первый «белый» генерал Михаил Скобелев, призывавший внушить Франции «сознание связи, существующей ныне между законным возрождением славянства и возвращением ей Меца, Страсбурга, а может быть, и всего течения Рейна»*2.
N
В устах Скобелева такая тирада могла означать только войну. Войну с большой буквы. Войну - крестовый поход. Ибо «путь в Константинополь должен быть избран теперь не только через Вену, но и через Берлин»43. Так формулировался канон третьего, полицей- ско-милитаризованного, сказал бы я, славянофильского поколения: «есть одна война, которую я считаю священной. Необходимо, чтобы пожиратели славян были сами поглощены»44.