Но вот как разворачивалась трагедия постниколаевского столетия акт за актом.
Акт первый. Поколение декабристов, готовое - и способное - уничтожить пропасть между двумя Россиями, дать им возможность снова заговорить на одном языке, воссоединив таким образом страну, разгромлено. В стране образуется интеллектуальный вакуум.
Акт второй. Николаевская диктатура вводит в оборот категорию «народности» -«в качестве кодового обозначения той второй России, что осталась по другую сторону пропасти. Из бездны интеллектуальной катастрофы поднимается чудовище - тёмная националистическая идея, способная «разрушить цивилизацию». Отныне народ превращается для русской культурной элиты в «великого немого», в сфинкса, гигантскую загадку которого «умом не понять» и которую каждое новое поколение будет стараться разгадать по-своему, вкладывая в нее свои, преобладающие в его время стереотипы. Хуже того, связав в уваровской триаде загадочную «народность» с православием и самодержавием, диктатура начинает процесс деевропеи- зации или, если угодно, «национализации» культурной элиты.
Логика тут была простая. Поскольку ни в одной другой великой европейской державе нет ни православия, ни самодержавия, ни вообще государственной идеологии, Россия начинает выглядеть в глазах своей культурной элиты страной ни на кого непохожей, уни- · кальной, неевропейской. Беда усугубляется еще иллюзией военного всемогущества, вирусом сверхдержавной болезни. Деградация патриотизма началась. Еще не поздно преодолеть ее, есть еще время вернуться к рациональной декабристской самокритике, но...
Акт третий. Конкурирующая националистическая идеология, славянофильство, довершает вместо этого процесс деградации патриотизма. Перехватив из рук угасающей Официальной Народности знамя православия и самодержавия как системообразующих структур государства российского, славянофилы добавляют к ним еще два элемента: крестьянскую общину и беззаветную преданность общеславянскому делу, отождествленные ими с Русской идеей. То есть с сакральной миссией России на этой земле. Поскольку ни одно другое европейское государство никакой такой миссии не имеет, а крестьянской общины и подавно, Россия окончательно превращается для своей культурной элиты в страну неевропейскую, в единственный сосуд истинного христианства в мире. Именно это и назвал Соловьев национальным самодовольством (начальной формой того, что именуем мы «национальным эгоизмом»).
Второе поколение славянофилов сделает следующий, ставший теперь логически неизбежным маневр, объявив Россию устами Данилевского и Леонтьева страной антиевропейской. И войну с Европой - единственным инструментом реализации ее сакральной миссии. Все это, не забудем, говорили они вовсе не от своего имени, но от имени «великого немого», полагая именно свой ответ на его вековую загадку последним и окончательным (что, впрочем, не помешало третьему славянофильскому поколению предложить свою собственную разгадку таинственной «народности»: по их мнению, «народ» был на самом деле не столько антиевропейцем, сколько антисемитом).
Акт четвертый. Крымская катастрофа, сокрушившая николаевскую диктатуру, дает России уникальный исторический шанс покончить со всеми этими опасными гаданиями о «народности». Другими словами, довести до ума то, что еще в 1820-е пытались сделать декабристы: дать, наконец, народу возможность заговорить самому. Увы, для архитекторов Великой реформы, молодых реформаторов, очарование декабризма уже безнадежно померкло. Они вышли, по их собственному признанию, из николаевской шинели. Темная идея их уже «психологически искалечила».
Будучи вполне безразличны ко всей сложной мифологической архитектонике этой идеи, они тем не менее твердо усвоили два важнейших догмата славянофильской «народности»: незыблемость в России самодержавия и крестьянской общины. Таким образом, оставаясь русскими европейцами, западниками, оказались они в то же время первым поколением «национально ориентированной» интеллигенции - и пропасть между двумя Россиями стала в результате Великой реформы непреодолимой.
Вот тогда и становится совершенно ясной природа «нравственного недуга», поразившего, по словам Соловьева, страну. Судорога массовой патриотической истерии в 1863 году потрясает ее культурную элиту. Нет больше сомнений в том, что «Россия больна».
Акт пятый. Смутно чувствуя назревающее «разрушение цивилизации», оппозиционная молодежь и ее лидеры пытаются сузить пропасть, отделяющую их от «народа». Сначала ограничиваются они просветительством, а затем яростно атакуют самодержавие как бастион средневековья и народной темноты. Ничего, казалось бы, не остается к этому времени от священных некогда атрибутов «народности»: отвернулись оппозиционеры и от самодержавия, и от православия. И все-таки полностью отречься от разрушительного наследства темной идеи не смогут и они. Средневековая догма славянофилов - крестьянская община как символ уникальности России - по-прежнему начертана на их щите. По-прежнему верят они в ее сакральную миссию, пусть и состоит она теперь для них в том, чтобы спасти Европу светом социализма. Таким образом и оказались народники лишь вторым поколением «национально ориентированной» интеллигенции.