Мало того, однако, что не осмыслена до сих пор эта судьбоносная, можно сказать, идеологическая революция. Сегодняшние отечественные национал-либералы еще и отчаянно сопротивляются
такому осмыслению, пытаются реабилитировать как самого Николая, так и творца его Официальной Народности. Вот лишь два примера (первый из них читатель трилогии, надеюсь, помнит).
Один из колеровских «производителей смыслов» так рассуждал о Николае и его царствовании: «Если выбирать исторические параллели, то путинский образ ближе всего к образу Николая I, столь нелюбимого интеллигентами и репутационно замаранного, но при этом - абсолютно вменяемого... В отличие от своего братца Александра, Николай - вменяемый, искренне национальный, честный, но политически неглубокий, немасштабный».61 Другой эксперт пытается спасти репутацию Уварова. Если избавиться, пишет он, от «фильтров и штампов историографии XIX и XX веков», мы тотчас увидим, что «Уваров настаивает на том, что Россия должна искать не путь, отдельный от Европы, а путь самостоятельного творчества в Европе».62
нал ьно ориентированных» русских мыслителей XX века. Например, у Льва Тихомирова в его «Критике демократии» (М., 1997); у Ивана Ильина (см. его: «О грядущей России». М.: Воениздат, 1993); у Михаила Назарова («Тайна России». М.: Русская идея, 1999) и у Ивана Солоневича (см.: «Наша страна: XX век». М.. 2001).
Архангельский А.Н. См.: Колеров М. Новый режим. М.. 2001. С.37-3В
Неприкосновенный запас. № 51, Интервью с А.И. Миллером
Герцену в известном смысле простительно было пройти мимо идеологической революции Николая, его чудовищной Официальной Народности и порожденной ею идеи «русской цивилизации». В его время было это еще слишком ново, феномен тоталитарной идеологии только-только зарождался. Но как, спрашивается, могли не заметить всё это люди, полжизни прожившие именно в такой насквозь идеологизированной стране? Как могли они не увидеть, что если и Екатерина и её царствовавший до 1825 года внук, точно так же, как декабристы, чувствовали себя в Европе дома, то головокружительный поворот к альтернативной «цивилизации», который пытался я здесь продемонстрировать, не мог быть ничем иным, кроме революции?
Должны бы, казалось, современные эксперты заметить хоть грозный след этой второй самодержавной революции, так глубоко отпечатавшийся в ментальности пришедшей после неё русской культурной элиты, да и в их собственной, если на то пошло, ментальности. Ведь след этот буквально бьёт в глаза.
Сергею Муравьеву-Апостолу, допустим, представителю доникола- евского поколения, пошедшему на виселицу ради российской свободы, даже ведь и спорить было бы не о чем, скажем, с Константином Леонтьевым, не менее ярким представителем поколения постниколаевского, провозгласившим, что «русская нация специально не создана для свободы». Не было у этих людей общего языка, словно бы пришли они из разных стран, из разных эпох, даже из разных культур. Вот же какой на самом деле был результат уваровского «самостоятельного творчества в Европе».
Так могла ли столь неизмеримой глубины пропасть между поколениями возникнуть сама собою - без идеологической революции «искренне национального» Николая? Тем более, что никуда ведь не делась эта пропасть и в наши дни. Достаточно, кажется, нам заглянуть в самих себя...
Глава вторая У истоков «государственного патриотизма»
пройденного?
Почему бы, впрочем, и впрямь не заглянуть? Тем более, что есть такая возможность. Как мы уже во вводной главе говорили, М.А. Колеров взял на себя труд опросить в пространных интервью 13 сравнительно молодых людей своего поколения (1950-1960-х г.р.) на предмет того, что думают они о прошлом и будущем России. Опрошенные были людьми самых разных убеждений, но все - либеральные интеллигенты, которых Колеров счел «производителями смыслов» для нашего времени, т.е. писателями, которые вырабатывают «язык общественного самоописания, самовыражения и риторики»63. Результаты опроса были изданы отдельной книжкой под названием «Новый режим», пусть крохотным тиражом, но ценности, мне кажется, необыкновенной.