А что сказать о судебной реформе того же 1864 года, положившей конец легендарной чиновничьей коррупции, заполонившей страну при Николае и воспетой, как мы помним, Б.Н. Мироновым? Достаточно сказать, что суды в России до этого были тайными и даже потерпевшие не принимали в них участия, не говоря уже о присяжных. Всё зависело от произвола судьи (точнее, от величины взятки, предложенной ему тяжущимися сторонами). И вдруг во мгновение ока возникло в этой средневековой «Московии» современное европейское правосудие, открытое и всесословное, т.е. равное для всех, с государственным обвинителем и адвокатом, защищавшим подсудимого. И вдобавок еще с судом присяжных, выносившим независимое суждение о его виновности. И словно из ниоткуда явилось блестящее адвокатское сословие. Контраст с николаевскими судами был поистине умопомрачительный.
Добавьте к этому университетский устав 1863 года, вернувший высшим учебным заведениям автономию, отнятую у них при Ширинском-Шихматове. Правительство больше не решало за профессоров, пользу или вред приносит подданным философия и стоит ли «захламлять [студенческие умы] иноземным навозом». Не забудем, наконец, и военную реформу 1864 года, заменившую николаевскую рекрутчину всеобщей воинской повинностью.
Как печально, как страшно, что этот необыкновенный прорыв в Европу был обречен. Что всем реформам суждено было пойти под нож - и крестьянской свободе, и земскому самоуправлению, и европейскому правосудию, и университетской автономии. И самому даже «духу времени». Но почему?
Глава четвертая Ошибка Герцена
Почему?
Политические страсти
Собственно, в попытке разгадать эту грандиозную загадку и состоит смысл заключительной книги трилогии. Генерал Лебедь сформулировал ее с солдатской прямотой, когда спросил, почему не перестаем мы наступать на те же грабли. Но самое, быть может, в этом прискорбное - за все протекшие с тех пор десятилетия российская (да и мировая) историография даже не задала себе этого вопроса, не говоря уже о том, чтобы на него ответить. Не увидело в нем загадку. Замечательный порыв историков-шестидесятников, сумевших даже в условиях советской цензуры объяснить монументальные загадки XVI века, те самые, что попытался я суммировать в первой книге трилогии, заглох на дальних подступах к истории пореформенной России.
Отчасти произошло это, конечно, потому, что время было такое. В отличие от эпохального крушения досамодержавной Россиив XVI веке, катастрофа России постниколаевской была слишком близка, опасно близка к 1917 году. И, соответственно, к амбициям и обидам, к страху и террору новой эры политического идолопоклонства. Страсти советской и антисоветской историографии исказили, измельчили, опошлили, если хотите, изучение постниколаевской России, по сути, сведя её более чем полустолетнюю историю к нескольким годам, предшествовавшим сакральной дате. И та и другая искусственно оторвали её конец от её начала, её крушение от её происхождения. И тем самым потеряли возможность представить её себе как целое. Общая картина постниколаевской России была безнадежно утрачена.
В результате, естественно, получались курьезы. Писали о последствиях, пренебрегая причинами. Говоря, например, о недееспособности Государственной думы в начале XX века, опускали полувековую историю того, как отчаянно сопротивлялось самодержавие её созыву всю вторую половину XIX. Прославляли столыпинскую реформу, освободившую крестьян от рабства общинам, не объясняя, каким же образом оказались они в этом рабстве полвека спустя после Великой реформы, величие которой в их освобождении, собственно, и заключалось. Одним словом, создавали упрощенные черно-белые сценарии, понятия не имея, что перед нами одна из самых грандиозных загадок в русской истории.
Ну какая, право, могла тут быть загадка для советской историографии, если все сводилось в ней к тому, что самодержавный строй в России все это время только и делал, что неукоснительно себя изживал? Потому и оказался, едва наступила эпоха социалистических революций, самым слабым звеном в цепи империализма. И все для того, чтобы смениться другим самодержавным строем? Но кому же позволено было тогда задавать такие вопросы, даже самим себе?
Не было, однако, в крушении пореформенной России загадки и для историографии антисоветской. В ней все сводилось к коварному стечению обстоятельств - в момент, когда в стране начался процесс замечательного подъема. Тут вам расскажут и о бессмысленных мечтаниях либеральных «образованцев», и о террористических заговорах «максималистов-революционеров», и о безмозглости аристократической камарильи, окружавшей безвольного царя, и об антирусских происках еврейского капитала, и о самом даже Антихристе, коварно конспирировавшем против «Империи света», как на том же, что и во времена Погодина, высокопарном нововизантийском жаргоне именует свою страну редактор газеты Завтра18. И о многих других роковых обстоятельствах вам расскажут, включая, конечно, мировую войну, козни большевистских путчистов и думских масонов, немецкие деньги и латышские штыки.