Еще опаснее для будущего страны был, однако, другой результат сохранения самодержавия. Правительство лишало себя обратной связи с обществом, понятия не имея о том, что в нём на самом деле происходит. Ведь смысл регулярных выборов в общенациональное представительство, если они, конечно, не декоративные, как раз в том и состоит, что они более или менее адекватно отражают постоянно меняющийся баланс политических сил в обществе, сообщают хоть какую-то определенность неопределенному по природе будущему. Именно поэтому и Наполеон III и Бисмарк, современники Великой реформы, предпочли при всех своих авторитарных амбициях всё-таки созвать национальное представительство. А Россия, даже очнувшись от смертельного николаевского сна, отказалась следовать их примеру.
Третьим, наконец, результатом подавления самодержавно- исполнительной властью двух других ее ветвей было то, что оно провоцировало в стране политическую нестабильность. В отсутствие николаевской железной руки гарантом стабильности, как точно поняли nocj\e 1848 года не только Бисмарк в Германии и Бонапарт во Франции, но даже Франц-Иосиф в политически отсталой Австрии, мог служить только британский политический «треножник», т.е. разделение властей. Ибо в противном случае государству не оставалось ничего иного, кроме как балансировать на одной ноге, опираясь лишь на ненадежную полицейско-бюрократическую вертикаль. Позиция, согласитесь, не только неудобная, но и неустойчивая.
Тем более, что политическим центром системы становился в этом случае императорский двор (эквивалент современной администрации президента) со своими интригами и борьбой честолюбий, не
имеющей ровно никакого отношения к судьбе государства. Сбои в такой системе были неминуемы, политическая нестабильность неизбежна. Ибо проводить европейские реформы, не ограждая их европейскими политическими институтами, неминуемо означало включить в разрешение конфликтов улицу - и террор.
В случае крупных взрывов, угрожавших самому существованию системы, единственным средством спасения оказывалось либо экстремальное ужесточение полицейско-бюрократической вертикали, как при Александре III, либо половинчатая реформа, немедленно сопровождавшаяся попыткой подменить разделение властей разделением функций между чиновниками. Естественно, ни то ни другое спасти «одноногую» вертикаль не могло, уж слишком неестественна была её поза. В результате следующий серьезный кризис разносил её на куски.
Я не говорю уже, что придворная клика тотчас же и «съедала» реформаторов, едва проделали они для нее черную работу усмирения революции (как после 1905 года). Б.Н. Чичерин проницательно заметил по аналогичному поводу: «самодержавное правительство как будто хотело доказать, что ему нужны не люди, а орудия, а что людей оно призывает в трудные минуты и затем, высосав из них соки, выбрасывает за окно»20.
Но самое главное - созвать-то Думу, в конечном счете, всё-таки пришлось. Иначе говоря, после всех ужасов террора и пролитой крови сопротивление «духу времени» оказалось столь же бессмысленным в постниколаевской России, как и во времена государственного патриотизма. Другое дело, что уступили «духу времени» с опозданием на полвека. А история, как выяснилось, таких опозданий не прощает. Созванная наспех - в раскаленной атмосфере революции и всеобщей ненависти к самодержавию - Дума не только не успела пустить корни в толще массового сознания, первые два её созыва оказались попросту неспособны к сотрудничеству с правительством. В них верховодила непримиримая оппозиция.
И ничего лучшего для налаживания с ней сотрудничества, нежели драконовское изменение избирательного закона, правительство
20 Русские мемуары. 1826-1856 (далее Мемуары). М., 1990. С. 283-284.
не придумало. А избранная по новому закону Дума, по сути, лишившая представительства большинство населения, естественно, оказалась в его глазах нелегитимной. Отсюда популярность Советов и то самое двоевластие в феврале 1917 года, которым воспользовались большевики.
Одним словом, отказавшись в 1850-х поступиться самодержавием, Александр II подписал смертный приговор не только себе. Под обломками обреченного «духом времени» самодержавия похоронена оказалась и монархия. И постниколаевская Россия. «Мина» № i и впрямь камня на камне от нее не оставила. Бопс1еп^е§торжествовал, но Россия Петра погибла.
Глава четвертая Ошибка Герцена