Это правда, что произвол власти («благодать») может быть сравнительно мягким, как александровский (или, скажем, забегая вперед, брежневский), или жестким и «душевредным», как николаевская (или сталинская) Официальная Народность. Но ведь пока самодержавие остаётся самодержавием, т.е. властью неограниченной, пока страна пребывает в, так сказать, «душевредном», т.е. тоталитарном пространстве, в распоряжении Земли нет решительно никаких средств, чтобы остановить переход авторитарного правления в деспотизм.
Она оказывается полностью беззащитной перед лицом зверя, Левиафана, как еще в XVII веке назвал всевластное государство Томас Гоббс. Ведь властитель, назови его хоть царем или генсеком, или президентом, вправе и не собрать Земский собор или, собрав, смертельно его запугать, как Иван Грозный, или даже большинство его расстрелять,как Сталин. И что тогда?
Вот же почему, не удовлетворяясь рассуждениями о справедливости и «благодати», заговорили об ограничениях власти российские реформаторы еще в XVI веке, задолго то есть до Гоббса. Вот почему, памятуя душевредный деспотизм Грозного, пытались они
H.M. Муравьев]
48 Кожинов В. В. О главном в наследии славянофилов//Вопросы литературы. 1969. № ю. С. 117.
найти для защиты от него нечто более практичное, нежели абстрактная «благодать». Требовалось обуздать зверя, надеть на него намордник. Начиная с «подкрестной записи» царя Василия 17 мая 1606 года и до «свода законов» Михаила Салтыкова, провозгласившего Россию 4 февраля абю-го конституционной монархией, искали они единственное средство, способное защитить Землю от Государства, отстоять верховенство закона над «благодатью». Искали, иначе говоря, именно гарантий.
Они сделали это совершенно независимо от Запада и, повторяю, раньше Запада. Горький опыт научил их, что там, где «народ не вмешивается в государство», там государство неминуемо раньше или
|к.С. Аксаков »
позже вмешивается «в нравственную жизнь народа». Ибо, как магнитная стрелка к северу, всюду - на Востоке или на Западе - стремится оно к «душевредному деспотизму». И если не ограничить его гарантиями, неминуемо превращается в того самого зверя, о котором говорил Гоббс.
Западные мыслители Джон Локк и Шарль де Монтескье, у которых были свои основания опасаться Левиафана, создали стройную теорию разделения властей (или сдержек и противове-
сов). И именно этим, а вовсе не выдуманным славянофилами «завоевательным характером» европейских государств, объясняется то уважение к закону, то отделение истины от справедливости, которым пронизана западная культура. Просто в отличие от Василия Шуйского Локка там не упрятали в монастырь и в отличие от Салтыкова Монтескье не судили как изменника родины. К ним прислушивались, у них учились. Короче говоря, славянофильское оправдание произвола, пусть даже преподнесенное элегантно, как гимн справедливости и «благодати», ничего доброго их Русской
идее не предвещало.
А вот еще одна логическая накладка. Можно понять (и даже принять) славянофильские диатрибы против «индивидуальной изолированности». Но зачем останавливаться на полдороге? Если индивид - это «раздробление природы, самозамыкание в частности и ее абсолютизация», то ведь и нация тоже! Если коллектив (или семья) выше индивида, то ведь и человечество (как универсальный коллектив, или семья народов) выше нации. Даже Н.Я. Данилевский, как мы помним, не решился противопоставить человечеству нацию. Только племя («культурно-исторический тип»), полагал он, способно конкурировать с человечеством за лояльность индивида. Пахнет язычеством? Но ведь и «нация» в этом качестве пахнет не лучше. Во всяком случае для христианина.
Короче говоря, все аргументы, обращенные славянофилами против «отдельной независимости» оказываются в равной степени обращенными и против «нации-личности». Если уж искать «в противоположность индивиду личность, [которая] не дробит единой природы, но соединяет в себе всю её полноту», то личностью этой оказывается лишь человечество в целом. Иными словами, строго следуя логике славянофилов, приходим мы как раз к ненавистному им космополитизму.