«для нас всегда выгодно, чтобы но Болконском полуострове были лишь небольшие государство, достаточно слабые, чтобы нуждаться в нашем покровительстве, в то время как всякое государство более значительное и независимое стало бы нашим врагом».2*1 Это постоянное опасение, как бы братья-славяне не стали нашими злейшими врагами, знакомо читателю еще по письмам Погодина. Единственный раз изменила Россия принципу Ламздорфа, конечно, при Горчакове после русско-турецкой войны 1877 года, когда — в нарушение секретного договора с Австро-Венгрией — попыталась создать «великую Болгарию», простиравшуюся на половину Балкан. Тогда на Берлинском конгрессе предостерегла Горчакова от очередной грубой ошибки Европа.
Мы увидим в заключительной книге трилогии, какую истерику закатила по этому поводу московская пресса. И по сей день Берлинский конгресс фигурирует в летописях русского национализма как пункт № i обвинительного заключения против «предательской» Европы. Между тем, имея в виду отношения России с Болгарией в последующие десятилетия, Европа оказала ей тогда огромную услугу. Принцип Ламздорфа исчерпывающе объяснил нам, до какой степени противоречило интересам России образование на Балканах такого «значительного и независимого» врага. Ссылаюсь я здесь на этот эпизод лишь как на ярчайший пример могущества «идеи-гегемона». Мало того, что действовал он в этом слу- · чае совершенно независимо от интересов страны, он еще полностью им противоречил. И все-таки победил.
Торжество Славянской
идеи Конечно, реальность — и поведение Сербии — работали против него. Разгромив в ходе первой балканской войны 1912 года в союзе с Болгарией Турцию, белградская элита задумала — на этот раз вместе с Грецией — разделить Албанию. Последнему министру иностранных дел императорской России Сергею Сазонову «пришлось, — по его словам, — просить сербское правительство не затруднять нам взятую на себя роль защитника сербских интересов». Как жаловался он в своих воспоминаниях, ему «выпала неблагодарная задача предостеречь сербское правительство от излишних увлечений этим соблазнительным планом».25
Тогда мольбы Сазонова помогли, тем более, что к ним присоединила свой твердый голос Англия. Но уже в следующем году, когда Сербия организовала коалицию, включавшую даже её вчерашних заклятых врагов турок, чтобы напасть на Болгарию, не помогло даже личное обращение императора. Напрасно взывал он к её «ответственности перед славянством». Как вспоминал впоследствии ПЛ. Милюков, «ответ Сербии был таков, что его даже не решились напечатать».26
Это был скандал. Тогдашний российский военный атташе в Афинах П.П. Гудим-Левкович писал: «Разгром Болгарии коалицией Турции, Румынии, Греции и Сербии, т.е. славянской державы коалицией неславянских элементов с помощью ослепленной мелкими интересами и близорукостью Сербии, конечно, рассматривается как полное крушение политики России, о чем говорят даже мне, русскому, с легкой усмешкой и злорадством»27
То были, однако, лишь цветочки. Опьяненная имперской идеей сербская молодежь, мешая все карты русской и европейской дипломатии, мечтала о войне с Австро-Венгрией. Объехав в 1908 году Балканы, П.Н. Милюков вспоминал, что «ожидание войны с Австрией переходило здесь в нетерпеливую готовность сразиться, и успех казался легким и несомненным. [Это] настроение казалось настоль-
С.Д. Сазонов. Воспоминания, М., 1991, с. 86.
П.Н. Милюков. Воспоминания, М., 1991. с. 370.
Глава седьмая Национальная идея
Е.Ю. Сергеев и АЛ. Улунян. Военные агенты Российской империи, М., 1999» с. 336.
ко всеобщим и бесспорным, что входить в пререкания на эти темы было совершенно бесполезно».28 Могут ли после этого оставаться сомнения, что потрясший Европу шесть лет спустя выстрел сербского студента Гаврилы Принципа, смертельно ранивший австрийского эрцгерцога Фердинанда, едва ли выглядел ординарным терактом? Уж очень походил он на сознательную провокацию войны.
Так или иначе, к 1914 году во многих умах в России замаячила еретическая мысль, что Славянская идея на самом деле мертва. Что вместо вызова Европе, как было задумано еще её родоначальником Погодиным, стала она для России ненужным бременем, обузой, одним сплошным — и опасным — источником международных осложнений. Да и знаменитый предлог для вмешательства на Балканах — освобождение православных от «гнусного ислама», — испарился. Как писал российский атташе в Черногории полковник Его- рьев, «могущество балканских народов теперь таково, что они могут обойтись без России».29
«Теперь этот процесс дошел до конца, — вторил ему Милюков. — Балканские народы освободились сами, без помощи России и даже вопреки её политике... С этих пор с России снята обуза постоянных забот об интересах славянства в целом. Каждое славянское государство идет теперь своим путем и охраняет свои интересы, как считает нужным. Россия также должна руководствоваться собственными интересами. Воевать из-за славян Россия не должна».30
С точки зрения действительных интересов России, и Милюков и Егорьев были без сомнения правы. В преддверии назревавшей мировой бойни единственный её интерес состоял в том, чтобы остаться от неё в стороне. И в первую очередь означало это остерегаться бурлящего балканского вулкана, каждую минуту чреватого извержением. Короче, будь Г.В. Плеханов прав и поведением стран действительно руководили их интересы, то первое, что должна была сделать в 1913 году Россия — немедленно разрубить все узлы, связывавшие её с Сербией, раз и навсегда выйти из балканской игры и громогласно объявить об этом своем решении всему свету.
п
П.Н. Милюков. Цит. соч., с. 304.
Е.Ю. Сергеев и А. А. Улунян. Цит. соч., с. 321.
П.Н. Милюков. Цит. соч., с. 365.
К сожалению, здравомыслящие Милюков или Егорьев, пленники господствовашего материалистического объяснения истории, совершенно не поняли, что на самом деле происходило с царской
П11ГУ ит^шг идтдошл ·· - ·
. » » а '
7
II
ш
«Медный всадник» Памятник Петру I Скульптор Э.-М. Фальконе
элитой. Не поняли, в частности, что в умах этой элиты Славянская идея, успевшая каким-то образом сложиться к тому времени в «исторический завет» России, была несопоставимо сильнее её интересов. Как вспоминал впоследствии С.Д. Сазонов, «сочувствие нашего общественного мнения сербским домогательствам стало проявляться с силою, которая внушала мне некоторое опасение относительно возможности удержать в руках правительства руководящее влияние на ход политических событий».[31]
Хуже, однако, что и в самом правительстве «сочувствие сербским домогательствам» было еще сильнее, нежели в общественном мнении. Военный министр В.А. Сухомлинов заявлял, например: «Государь и я верим в армию и знаем, что из войны произойдет толькохорошее для нас».32 Сухомлинов, впрочем, имел репутацию человека хвастливого и неумного и, хотя ссылка на царя звучала достаточно зловеще, его фанфаронство едва ли перевесило бы мнение Са-
Памятник Александру III Скульптор Паоло Трубецкой
Торжество 419 Славянской идеи
зонова и тем более председателя Совета министров Коковцева. Очень скоро, бднако, стало ясно, по словам Милюкова, что «в правых рядах уже обнаружились крайние националистические настроения [и] часть министров — Рухлов, Кривошеин, Щегловитов, потом Н. Маклаков — их разделяли, и в Совете министров раздавались речи о необходимости „больше верить в русский народ", которого не знает Коковцев».33