*
над этим целая когорта серьезных, рафинированных и талантливых преемников Погодина, не посчитавшихся даже с его собственным замечанием (в позднейшем приложении к Записке о Польше: «мысль о Славянском союзе отнеслась [ныне] в область мифологии»).6*
Нет, преемники не сочли его Славянскую идею мифологией, ибо увидели в ней единственное средство вернуть России утраченный сверхдержавный статус. И устами самого выдающегося из них · Н.Я. Данилевского провозгласили, что «Россия не иначе может занять достойное себя и славянства место в истории, как став главою
63 И.С. Аксаков. Собр. соч., М., 1886-87, т. 1, с. 109. 6Д М.П. Погодин. Цит. соч., с. 131.
особой, самостоятельной системы государств и служа противовесом Европе во всей её общности и целостности».65
Я подробно говорил об этом в панорамном обзоре эволюции русского национализма постниколаевской эпохи в заключительной книге трилогии. Читатель найдет там даже очерки идей и прогнозов таких прославленных его представителей, как Федор Достоевский и Константин Леонтьев.
Но поскольку здесь задача перед нами иная — проследить роковую для постниколаевской России метаморфозу Славянской идеи Погодина в её «исторический завет», — то на первый план, естественно, выдвигается фигура главного её архитектора. Не то чтобы я совсем оставил Данилевского без внимания в заключительной книге трилогии. Мы довольно подробно обсудили там его «геополитическое счетоводство», перечисление «квадратных миль пространства» и миллионов населения стран, предназначенных им для славянского «дополнения» России. Напомню лишь одну из его рекомендаций: включить «Королевство Мадьярское, т.е. Венгрию и Трансильванию, за отделением тех частей их, которые должны перейти к России, Чехии, Сербии и Румынии, приблизительно с 7000 ооо жителей и около з ооо кв. миль пространства».66
Короче, о «геополитическом счетоводстве» Данилевского, вполне, как видим, бесцеремонно перекраивавшего славянскую — и неславянскую — Европу, мы говорили подробно, но о его теории «куль- турно-исторических типов», на которой это счетоводство основано, нет. Еще более важно, что за пределами нашего внимания остался спор о вкладе Данилевского в мифологию русского национализма (спор, не утихающий, как мы сейчас увидим, и по сей день). Между тем имеет он для нашей темы значение первостепенное. Хотя бы потому, что можно с уверенностью утверждать: без «России и Европы» Данилевского, которая стала во времена националистической контрреформы Александра III официальной философией русской истории (и соответственно была рекомендована преподавателям гимназий в качестве настольного пособия), у метаморфозы погодинской «мифологии» в Национальную идею, наверное, и шансов не было. Присмотримся же к спору о Данилевском повнимательнее, он того стоит.
Н.Я. Данилевский. Цит. соч., с. 341.
Глава седьмая Национальная идея «Славянский 433
Нострадамус»
Гпава седьмая
Национальная идея «СЛЭВЯНСКИЙ
Нострадамус» Скажем прежде всего, что еще со времен Александра III Данилевский всегда был культовой фигурой для академического крыла русского национализма. Культовой фигурой остается он и в наши дни. В 1993 году некий Михеев назвал свою книгу о Данилевском «Славянский Нострадамус».67 В 1995-м мнение Михеева, по сути, подтвердил заведующий кафедрой русской истории в Петербургском университете проф. А.А. Галактионов. Он тоже считает «удивительной особенностью книги Данилевского то обстоятельство, что... она актуальна даже сейчас в ходе очередного витка социального и национального переустройства Европы и России».68 Впрочем, предшественник Галактионова на этом ключевом научном посту 120 лет назад проф. К.Н. Бестужев-Рюмин пошел дальше Михеева, «приравнявтеорию Данилевского к открытию Коперника».69
Куда, спрашивается, дальше? Тем не менее уже в 2001 году еще один д-р исторических наук Д.П. Балуев попытался превзойти предшественников, утверждая без тени юмора, что книга Данилевского была «взглядом, брошенным на историю не с „кочки зрения" европейской цивилизации, а с высоты космоса и одновременно с высоты Божественного устроения всего сущего на всё в человеческом мире и вокруг него».70 И даже Г.А. Зюганов не удержался от соблазна сказать своЈ веское слово в этом споре, объяснив читателям, что Россия сможет восстановить свое лидерство в мире лишь в качестве знаменосца открытого Данилевским «славянского культурно-исторического типа».71
На фоне всех этих восторгов совершенным диссонансом звучит приговор американского историка Роберта МакМастера, посвятив-
M.B. Михеев. Славянский Нострадамус, Брест, 1993.
Н.Я.Данилевский. Цит соч., с. V. (Предисловие А.А. Галактионова).
См. Б.П. Балуев. Споры о русской истории / Н.Я. Данилевский и его книга «Россия и Европа», Тверь, 2001, с. 116.
там же, с. 190.
«Современная русская идея и государство» под ред. Г.А. Зюганова, М., 1995, с. 25.
шего исследованию работы Данилевского больше десятилетия. По его мнению, «не изучив теорию Данилевского, мы не поймем природу русского тоталитаризма». Причем, главным элементом этой теории МакМастер считал «пропаганду войны».72 Разумеется, можно было бы сбросить со счетов приговор американца, тем более произнесенный в разгар холодной войны (хотя даже Б.П. Балуев не решился оспорить научную добросовестность МакМасте- ра), когда бы неожиданно не совпал он с суждением о Данилевском Владимира Сергеевича Соловьева, высказанным за много десятилетий до того, как появились на свет понятия тоталитаризма и холодной войны.
Вот как суммировал главную идею «России и Европы» Соловьев: «Славянский мир есть море, в котором должны слиться все потоки истории, — этою мыслью Данилевский заканчивает свою книгу, это есть последнее слово всех его рассуждений. Слияние же исторических потоков в славянском море должно произойти не иначе, как посредством великой войны между Россией и Европой. По поводу этого рокового кровопролития Данилевский прославляет войну вообще как единственный достойный способ решения мировых вопросов и даже сравнивает её с явлением Божиим на горе Синай».73 Если добавить к этому, что Данилевский отнюдь не чурался и мечты о мировом господстве своего «славянского моря», гегемоном в котором, по его собственным словам, предстояло стать России, то суждение МакМастера тотчас и перестает казаться столь уж экзотическим. Вот что говорит по поводу такого «мировладычест- ва» сам Данилевский: «пугало, отпугивающее от Всеславянства, есть опасение всемирной монархии — страх перед мировладычест- вом. [Но] если бы такое мировладычество и было естественным, необходимым следствием Всеславянского союза, то оно во всяком случае было бы не специально русским, а всеславянским... Древних римлян не пугала мысль о всемирном владычестве... Что за странная скромность — отступать перед великою будущностью, чураться её из боязни быть слишком могущественным и сильным...?»74
R.E. McMaster. Danilevsky: a Russian Totalitarian Philosopher, Harvard Univ. Press, 1967, p. 3-4.
B.C. Соловьев. Сочинения в двух томах. М., 1989,1.1, с. 515.
Н.Я.Данилевский. Цит. соч., с. 340.
Сходство с ранним, еще небитым, так сказать, Погодиным здесь неотразимо. С тем, который гордо спрашивал в 1838 году: «не в наших ли руках политическая судьба Европы и следственно мира, если только мы захотим решить её?»75 С тем, иначе говоря, Погодиным, который не пережил еще шока военной конфронтации с Европой и не подозревал, чем кончается такое «наполеоновское» фанфаронство. Но вот не прошло еще с тех пор и трех десятилетий, и мы снова слышим то же самое из уст его ученого преемника.