Окончательным, однако, приговором этой химере было мнение практика, на протяжении многих лет вовлеченного в славянские дела и притом «выдававшегося, — по мнению того же Мещерского, — по своим способностям и по своим осмысленным патриотическим взглядам».137 Мещерский записал монолог этого дипломата, имени которого он почему-то не называет, в 1885 году, т.е. опять-таки еще при жизни Данилевского. Но работал-то дипломат на Балканах именно в те годы, когда одно за другим выходили три издания «России и Европы». Вотего мнение:
«Освобождать, как мы освобождали наших братушек, значило на практике разводить себе под ногами злых шавок, которые и кусать нас готовы, и ходить нам мешают, и везде и всегда находятся поперек наших ног... Я думаю, наши братушки лучше это знают, чем мы, они не
Там же, с. 119.
B.C. Соловьев. Сила любви, М., 1990. с. 48.
В.П. Мещерский. Цит. соч., с. 706.
хотят нашего влияния, нехотят зависеть от нас; они хотят, чтоб мы за них делали черную и трудную работу освобождения, а потом нас прочь... Не думаю, чтобзто было в интересах и выгодах России»}38 Так выглядела утопическая схема Данилевского на практике, причем, повторяю, еще при его жизни и задолго до того, как поднял её на щит авторитетнейший тогда ученый, профессор К.Н. Бестужев-Рюмин, воз- - главлявший кафедру русской истории в Петербургском университете.
Но как же в таком случае понять то странное обстоятельство, < что — вопреки мнению стольких умных людей и главное вопреки реальности — стоял до конца на своем Данилевский? И продолжал во всех изданиях «России и Европы» уверять читателей, что, отказавшись от создания Славянского союза, Россия неминуемо превратится в «исторический хлам... не оставив по себе живого следа»? И как объяснить, что с конца 1880-х, в эпоху контрреформы и позже, книга его оказалась бестселлером и далеко не один Бестужев- Рюмин восторгался его утопической схемой?Ведь выглядит это, право же, как наваждение, как намеренное стремление отвернуться от реальности, забыть о ней, противопоставить ей что угодно — мечту, «мифологию», химеру. Но не с тем же ли наваждением имеем мы здесь дело, что заставило французов отдать в 1851 году Париж маленькому Наполеону — несмотря на то, что ни малейшего шанса вернуть Франции былое величие у него не было? Мне кажется, с тем же самым. Больше того, я не могу объяснить популярность схемы Данилевского иначе, нежели властью этого наваждения, которое назвали мы фантомным наполеоновским
комплексом и которое жгло сердца и автора и его наследников. *
Глава седьмая
Национальная идея ПОСЛСДНве ОТСТуПЛСНИС
в современность в.с.соловьев,
который не раз говорил о принципиальной разнице между «истинным патриотизмом и национализмом, представляющим для народа то же, что эгоизм для индивида»,139 оставил нам пророческую формулу. Она гласит:
Там же, с. 715.
B.C. Соловьев. Цитсоч., с. 57- «Национальное самосознание есть великое дело, но когда самосознание народа переходит в самодовольство, а самодовольство доходит до самообожания, тогда естественный конец для него есть самоуничтожение».140
Я назвал эту формулу пророческой потому, что еще за четверть века до 1917-го она точно описала судьбу тогдашней российской элиты, так до конца и не сумевшей освободиться из плена развитого национализма. Начав с национального самодовольства, она и впрямь, как мы знаем, кончила самоуничтожением.
Я назвал это удивительное пророчество лестницей Соловьева. Именно по её ступеням и сходила в свой ад постниколаевская Россия. Нет сомнения, что одним из главных героев этой драмы был Н.Я. Данилевский. Но о нём чуть позже. Сейчас, поскольку случай экстраординарный, процитирую свой комментарий к соловьевской «лестнице». Сведенный к одному абзацу, звучит он так: «Содержится здесь нечто и впрямь неслыханное. А именно, что в России национальное самосознание, т.е. естественный, как дыхание, патриотизм, любовь к отечеству может оказаться смертельно опасной... Неосмотрительное обращение с нею неминуемо развязывает... цепную реакцию, при которой культурная элита страны и сама не замечает происходящих с нею роковых метаморфоз... Опасность в том, что граница между патриотизмом и второй ступенью страшной соловьевской лестницы, национальным самодовольством (или, говоря современным языком, умеренным национализмом) неочевидна, аморфна, размыта. И соскользнуть на неё легче легкого. Но стоит культурной элите страны на ней оказаться, как дальнейшее скольжение к национализму жесткому... „бешеному" становится необратимым. И тогда национальное самоуничтожение... оказывается неминуемым».
Напомнил я читателю о «лестнице Соловьева» и этом комментарии в связи с атакой сегодняшних наследников Данилевского на одного из самых глубоких и честных критиков его теории. В начале 1990-х Ю.С. Пивоварову случилось опубликовать очень подробный и серьезный обзор «Николай Данилевский в русской культуре и в мировой науке». Естественно, не мог он пройти мимо прискорбного, с его точки зрения, обстоятельства, что виднейшие современники Да-
140B.C. Соловьев. Сочинения в двух томах, М., 1989, т. 1, с. 282.
нилевского, мыслители, историки и поэты сочувствовали его идеям и в большей или меньшей степени с ними солидаризировались. Пивоваров перечисляет их поименно: «Ф.М. Достоевский и Ф.И. Тютчев, А.Ф. Писемский и А.Н. Майков, К.Н. Леонтьев и Н.Н. Страхов, И.С. Аксаков и О.Ф. Миллер, К.Н. Бестужев-Рюмин и В.В. Розанов, В.И. Ла- манский и А.А. Потебня».141
Всё совершенная правда. Только вывод, который делает из этого обстоятельства Пивоваров, должен был прозвучать для наследников Данилевского по меньшей мере как оскорбление святыни. «Для меня же, — заключает автор, — подобное отношение к идеям Данилевского выдающихся представителей отечественной культуры есть прежде всего свидетельство одной из сущностных болезней „русского духа", проявление одной из трагедий исторической судьбы России».142
После всего, что узнал здесь читатель об идеях Данилевского, нетрудно догадаться, как мог исследователь прийти к столь удручающему выводу, хотя, честно говоря, кажется мне, что он несколько преувеличил значение отзывов о Данилевском его знаменитых современников. Я думаю, свидетельствуют они лишь о том, что культурная элита тогдашней России находилась вместе с Данилевским на полпути от второй ступени «лестницы Соловьева» (национального самодовольства) к третьей (национальному самообожанию). И современники, как пытался я объяснить в своём комментарии, этого не замечали. Они были в плену того же николаевского наваждения, действовали на сцене той же исторической драмы, героем которой и стал для них Данилевский.
И самое главное, они понятия не имели, куда ведут страну. Следуя его идеям, ке подозревали о неминуемости финального акта драмы. Господь смилостивился над большинством из этих людей, не дав им дожить до страшной развязки. Недаром же, как гром с ясного неба, обрушилась она на тех немногих, кто дожил. Невозможно передать их ужас и растерянность перед лицом этой развязки. Вспомните хотя бы отчаяние одного из этих немногих В.В. Розанова: «Русь слиняла в два дня, самое большее в три... Что же осталось-то? Странным образом, ничего». «С Россией кончено», — вторил ему Максимилиан Волошин.
«Мир России», 1992, № 1, с. 211.
Ни на минуту не усомнились они, что не ждет отныне Россию ничего, кроме «перегнивания в исторический хлам». Так учил Данилевский.