С.М. Соловьев. Цит. соч., с. 152.
А.в. Никитенко. Цит. соч., с. 421.
истории виднее в ретроспективе как раз моим современникам? Разве не сказал поэт, что «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи»? Ведь и в западной историографии позиция профессора Линкольна, который попытался обжаловать приговор мыслящих современников Николая, вовсе не выглядит чудачеством одинокого эксцентрика, нарывающегося на публичное осмеяние.
Как раз напротив, отзывы на его книгу были и в самых серьезных академических журналах в высшей степени похвальными. Вот они, я взял их прямо с обложки второго издания. Рецензент обычно сдержанного Slavic Review буквально захлебывался от восторга: «Линкольн дал нам документально богатую, и сбалансированную работу. Это первоклассное достижение, которое, безусловно, будет долгие годы служить стандартом в исследовании данной темы». American Historical Review был еще более экспансивен: «Книга Линкольна дает нам самую надежную, сбалансированную и отвечающую современным требованиям картину своего предмета — не только по-английски, но и на любом языке».Да и монографию Миронова переводили ведь на одном энтузиазме — каждый по главе — не меньше десятка американских историков. И, стало быть, совершенно разделяли его «сбалансированные» идеи. А поскольку цитированные отзывы тоже начинаются «сбалансированной работой» и кончаются «сбалансированной картиной», есть основания утверждать, что на сегодняшнем политкорректном языке именно это слово призвано служить эвфемизмом для определения «ревизионистская». Более того, очевидно, что этот ревизионизм сейчас в моде, в фаворе — и на Западе, и в России.Я, впрочем, последний, кому подобает осуждать ревизионизм. Ведь и книга, которую я предлагаю сейчас читателю и которая, между прочим, трактует эпоху Николая как одну из трех роковых «черных дыр» русской истории, тоже откровенно ревизионистская» Только так же, как и в случае с самодержавием, ревизионизм ревизионизму рознь. Для Линкольна, например, он лишь повод выразить свое убеждение, что стабильность и тишина, пусть хоть тишина кладбища, лучше бурь и волнений «последнего столетия правления Романовых» (и тем более революции, к которой привели эти бури).
Для Миронова, монография которого охватывает, в отличие от книги Линкольна, весь «имперский период» до самого 1917 года, ситуация выглядит, на первый взгляд, проще. Но и он ведь, по сути, игнорируя все, что произошло с российской государственностью за пределами этого «имперского периода», т. е. и царствование Ивана III, и эпоху Великой реформы 1550-х, и московитскую революцию Грозного, с одной стороны, так же как и то, что произошло со страной после 1917 года — с другой (словно бы Россия в XX в. перестала быть империей), неминуемо должен был загнать себя в угол.
Вот смотрите. Миронов убежден, что «каждая стадия в развитии российской государственности была необходима и полезна для общества в свое время»/7 Более того, «российская государственность во времена империи... неуклонно развивалась в направлении правового государства, тем самым способствуя формированию гражданского общества».78 Допустим. Только как же тогда объяснить ее неожиданный провал — на три четверти века! — в новую, советскую Московию, где и следа не осталось ни от правового государства, ни от гражданского общества, словно их никогда в России и не было?
Миронов объясняет. Причина провала, оказывается, в «неразвитости гражданского общества».79 Но позвольте, разве не его, это самое гражданское общество, «формировала» самодержавная государственность? Причем занималась она этим «неуклонно». Так каким же, спрашивается, образом оказалось оно и после двух столетий (!) такого неуклонного развития «неразвитым»? До какой же степени должно было это «развитие» быть неэффективным, если и к 1917 году «идеи... правового государства стали парадигмами лишь образованного общества и не успели проникнуть в толщу народа».80
Погодите, однако. Лишь несколькими страницами раньше читали мы у Миронова, что все «намеренные преувеличения» русской классики были «способом борьбы образованного общества против самодержавия, которая активно началась при Николае I». Стало быть, в этом образованном обществе «идеи правового государства» наличествовали уже тогда — почти за столетие до 1917 года.
В.Н. Миронов. Цит. соч., с. 176 (курсив мой. - А.Я.)
Там же, с. 182.
Там же, с. 181.
Там же, с. 180 (курсив мой. —А.Я.)
Так что же, спрашивается, мешало им все эти десятилетия «проникнуть в толщу народа»?
Не та же ли самодержавная государственность, «каждая стадия» которой была «необходима и полезна для общества в свое время»? Вот лишь два примера. Прислушайся, допустим, Александр II к суждению той «горстки людей», что советовали ему еще в конце 1850-х сопроводить освобождение крестьян «коренными преобразованиями всего государственного строя»,81 и созови он тогда для этого Государственную думу, пусть законосовещательную, ту, что предложил еще за полвека до этого М.М. Сперанский, уж, наверное, успели бы «парадигмы правового государства» проникнуть за десятилетия в толщу народа. Так ведь не прислушался же к диссидентам Александр II. В результате и крестьян освободил так, что спустя полвека пришлось Столыпину освобождать их снова. Почему?Именно потому, боюсь, что относился император к диссидентам точно так же, как впоследствии Миронов, — с презрением. Уверен был, что они «никого, кроме себя, не представляли». Сколько угодно других примеров можно привести, которые вполне убедительно объяснили бы, как, начиная с царствования Николая, отчаянно сопротивлялась самодержавная государственность «идеям правового государства». Ни к чему, однако, спрашивать об этом «восстановителей баланса», ибо ответят они таким же невразумительным лепетом, какой слышали мы от Миронова.
В том-то и проблема с этими новыми «ревизионистами», что не смеют они рассмотреть свой предмет в контексте всей истории русской государственности — от Ивана III до Путина. А ведь именно в таком контексте только и есть смысл ее ревизовать. Иначе за деревьями леса не увидишь. Больше того, я совершенно уверен: вне такого контекста даже просто понять то, что называю я загадкой николаевской России, немыслимо. Ибо только контекст и высвечивает ретроспективу. А в ней николаевское царствование выглядит не только украденным из жизни страны поколением, как заметил Н.В. Ряза- новский, но и попыткой вернуть страну в допетровский XVII век (насколько, конечно, это возможно было после Петра).
81 ИР, вып. ю, с. 118.
Глава первая Вводная
Две
логики Естественно, «восстановители ба
ланса» решительно с таким заключением не согласны. Они, как мы знаем, обвиняют общепризнанное представление о царствовании Николая Павловича, созданное классической русской литературой и историографией, в предвзятости. В том, что выглядит оно в их изображении неким намеренным злодейством, преследовавшим в высшей степени странную для государя великой страны цель — остановить ее развитие, тем более повернуть его вспять. Вот они и пытаются восстановить справедливость.
И «восстановители баланса» были бы правы, когда б общепринятое представление о царствовании Николая и впрямь было основано на такой примитивной логике. На самом деле, однако, ничто не может быть дальше от действительности. Без малейших колебаний признает это общепринятое представление, что Николай Павлович отчаянно пытался спасти страну от неминуемого, как он был уверен, хаоса, от анархии и распада, которыми грозило ей — при продолжении александровской «либеральной» политики — крушение самовластья. Как и его политический наставник Н.М. Карамзин, Николай был искренне убежден, что самодержавие есть «Палладиум России», талисман, охраняющий ее величие, и что «с переменою государственного устава она должна погибнуть».
Две логики