АН. Пыпин. История русской литературы, Спб., 1902, т. 2, с. 323.
Юрий Крижанич. Цит. соч., с. 387.
дробностями управления его [царя] любимого монастыря».46 Кроме того, за Приказом числилось 200 сокольников и больше 3 тысяч соколов, кречетов, ястребов, а также юо тысяч голубиных гнезд для подкормки и выучки охотничьих птиц.
Так может быть, у Приказа тайных дел было совсем иное назначение? Тем более что для политического сыска создана была в это самое время специальная Следственная комиссия с чрезвычайными полномочиями вершить суд и расправу по «изменным делам». Да и Григорий Котошихин объяснил нам еще в середине XVII века, что «устроен тот Приказ для того, чтоб царская мысль и дела исполнялись по его хотению, а бояре и думные люди о том ни о чем не ведали». Похоже, короче, что Приказ был просто параллельной администрацией Государства Власти, независимой от Думы и стоявшей над ординарным, «техническим» правительством Московии, учреждением, где царь, подобно Ивану Грозному в Александровской слободе, «чувствовал себя дома, настоящим древнерусским государем-хозяином среди своих холопов-страдников, мог без помех проводить свою личную власть»47
Вот как комментировал это Ключевский: «По атавизму, притом совершенно фиктивному, старый удельный инстинкт опричнины сказался в царе, [когда он] действовал тайком от ближайших исполнителей своей воли... конспирировал против собственного правительства».48 Такова еще одна фундаментальная черта всех последующих российских Московий: Государство Власти существовало в них отдельно, «опричь» от страны и, подобно недоброй памяти Золотой орде, относилось к ней как к земле завоеванной.
Глава вторая Московия: векXVII
«Народная монархия»:
Мы говорили уже во вводной главе о ноо-страничной двухтомной монографии отечественного «восстановителя баланса» Б.Н. Миронова, опубликованной почти одновременно в России и в Америке и став-
К.Ф. Валишевский. Первые Романовы. М., 1911, с. 161.
В.О. Ключевский. Боярская дума древней Руси» М., 1909, с. 340. (Курсив мой. — А.Я.)
В.О. Ключевский. Сочинения, М., 1957, т. 3, с. 154.
шей на время (по крайней мере, в Москве) наиболее цитируемой книгой по социальной истории России. Но поскольку социальная история не моя специальность и автор ограничил себя хронологическими рамками XVIII — начала XX столетия, я не думал, что книга Миронова может мне понадобиться для рассказа о Московии XVII века. Коллеги, однако, обратили мое внимание на то, что претендует эта книга не только, как сказано на обложке, стать «первым в мировой историографии исследованием социальной истории России», но и на фундаментальную ревизию практически всего, что известно нам о ее государственности. В том числе, между прочим, и государственности московитской. Поскольку аргументы Миронова практически перечеркивают все, что здесь о ней написано, могу ли я оставить их без ответа?
Коротко говоря, сводятся они к тому, что, по мнению Миронова, Московия была «народной монархией»?9 что «народное одобрение являлось [в ней] обязательным условием легитимности важнейших государственных событий»}0 По каковой причине «народ считался субъектом государственного управления».51 И вообще «московский режим был народным и легитимным... Закономерно, что Иван Грозный вошел в народную память как народный царь».52О том, что Иван Грозный остался в писаниях современников и потомков как «царь-мучитель», Миронов, по-видимому, не подозревает, Крижанича, судя по списку использованной литературы, не читал и о внешней политике Московии даже не упомянул. По всем этим^причинам время разобраться в его аргументах, я думаю, именно сейчас — прежде, чем приступим мы к заключительным сюжетам этой главы.
Спору нет, после тотального террора опричнины и потрясшей страну Смуты власть в Московии не сразу стала неограниченной. Так же как не тотчас было в ней окончательно закрепощено крестьянство. «Старина», традиция Ивана III и «времен молодости Грозно-
г~
ь.Н. Миронов. Социальная история России периода империи (XVIII-началоХХ в.), Спб., 1999, с-125-
Там же, с. 122.
Там же.
5 2
Там же, с. 127 (Курсив везде Миронова).
го», т. е. эпохи свободного крестьянства, экономического подъёма и Великой реформы, умирала в Москве медленно, тяжело. Все мятежи «бунташного» XVII века тому свидетельство.
Добавим к этому, что первый царь новой династии, Михаил Федорович Романов, чувствовал себя на троне крайне неуверенно (трагический конец Годунова, Шуйского и Лжедмитрия еще не остыл в народной памяти), и потому поддержка бояр, церкви и населения была для него важна первостепенно. В этих условиях «смутная мысль о необходимости сделать Земский собор руководителем в деле исправления приказной администрации», которая, по словам Ключевского, «бродила в обществе времен Грозного»,53 естественно, должна была развиться в первые годы после Смуты в твердое — и массовое — убеждение: «Слова, малознакомые прежде, — совет всей земли, общий земский совет, всенародное собрание, крепкая дума миром, — стали ходячим выражением новых понятий, овладевших умами».54
Тем более что в момент становления новой династии никто не хотел возврата к прежнему произволу, утвердившемуся в стране во времена «зачинщика тирании». Даже митрополит Филарет, отец Михаила Федоровича, находившийся тогда в польском плену, писал, что восстановить власть прежних государей — значит подвергнуть отечество опасности окончательной гибели, и он скорее готов умереть в плену, чем на свободе быть свидетелем такого несчастья.55 В этом смысле Миронов прав, царь Михаил был «внешне ограничен аристократией, представительным учреждением [Земским собором] и церковью как институтом, а внутренне — обычаем, традицией, законом, православной догматикой».56 Прав, ибо в самом деле «из бурь Смутного времени народ вышел... уже далеко не прежним безропотным и послушным орудием в руках правительства»57
Вопрос-то, однако, в другом. В том, помогала ли политика «отрезавшегося от Европы» московитского режима этому порыву на-
В. О. Ключевский. Сочинения, т. 2, с. 198.
Там же, т. з, с. 84.
Там же, с. 35.
Б.Н. Миронов. Цит. соч., с. 125.
В.О. Ключевский. Цит. соч., т. 3, с. 89.
рода стать «субъектом государственного управления» или, напротив, насильственно его гасила? До такой степени гасила, что уже при втором царе новой династии Алексее Михайловиче вся эта «народная монархия» первых лет после Смуты оказалась откровенной фикцией (точно такой же, заметим в скобках, в какую превратила послереволюционное возбуждение народа сталинская конституция 1936 г.). Вот на этот фундаментальный вопрос аргументы Миронова не дают нам никакого ответа. А он между тем решающий. Не ответив на него, мы рискуем фальсифицировать всю историю Московии.
Ну, начнем с того, что в результате «экономической реставрации», о которой слышали мы от М.Н. Покровского, уже десятилетие спустя после Смуты почти все сельское население Московии (85 %, а с дворцовыми крестьянами 95 %) было выведено из состава свободного общества и тем самым из числа «субъектов государственного управления». В том смысле, что его выборные больше не появлялись на Земских соборах, «которые через это потеряли всякое подобие земского представительства».58Но, может быть, имеет Миронов в виду под «народным одобрением», ставшим в Московии «обязательным условием легитимности важнейших государственных событий», участие в соборах по крайней мере 5 % населения? Так и это ведь очень скоро оказалось фикцией. Ибо на самом деле «достаточно было какой-либо случайно составившейся группе обратиться с ходатайством на государево имя, чтобы вызвать указ „по челобитью всех чинов людей". Приказная подделка под народную волк^стала своего рода политической фикцией».59 Возможно, Миронов забыл, как это делалось «по требованиям трудящихся» в советской «Московии», но ведь живы еще люди, которые помнят.