Там же, с. 345.
Там же, с. 340.
Там же. с. 351.
Иначе говоря, отвергли они православный фундаментализм не во имя этих западных образцов, но во имя возрождения неиспорченных, так сказать, Московией сил самой отечественной старины (в моих терминах, во имя ее европейской традиции).
Глава вторая
Московия: векш <<Мы ^ ПерВЫ6
и не последние
> среди народов» и все же обобщил
эти многочисленные проекты для Петра именно Крижанич. О теоретических его взглядах мы довольно подробно говорили в первой книге трилогии. Пришло время поговорить о нем самом и о его практических рекомендациях, совокупность которых и составила стратегию возвращения в Европу.
Судьба Крижанича была горестна, как и судьба многих талантливых людей в Москве того времени. Хорват по национальности, выпускник католического колледжа в Риме, он всю юность мечтал о Москве. Попав в неё наконец, он прожил в ней шестнадцать месяцев, расплатившись за них шестнадцатью годами тобольской ссылки. После смерти своего гонителя, царя Алексея, Крижанич в отчаянии отпросился за границу, где сразу же и умер. Оказалось, что и жить без России, реформирование которой стало делом его жизни, он не мог, и в ней не мог«он жить тоже. Это был великий политический мыслитель, увы, не оцененный потомством и до сих пор еще ожидающий полного перевода своих сочинений с церковно-славянского.
Прежде всего, в отличие от современных ему кремлевских прагматиков, видевших не более чем на шаг вперед, тобольский изгнанник мыслил стратегически. Ему нужно было выяснить роль России в мировой системе государств. Он первый, например, поставил вопрос о критерии внешнеполитической эффективности государства. Отвергнув стандартное в Московии представление об имперской экспансии и все новых прибавлениях к царскому титулу как о высшей национальной доблести, Крижанич находил, что «во многих случаях государству совсем не полезно, даже вредно расширять свои пределы». А имея в виду, что был он убежденным сторонником правового,
как сегодня сказали бы, государства и всегда ставил во главу угла «благие законы», у него был наготове его излюбленный пример:
«Царь Иван намного расширил русскую державу. Но до сих пор не могу понять, какие же он ввел благие законы... Вижу лишь, что после его смерти королевство погрузилось в великие смуты и напасти, из которых оно до сих пор еще не вырвалось. И не вырвется, пока не будет упрочено благими законами»?2 Как видим, об Иване IV говорил он точно так же, как три столетия спустя советские диссиденты будут говорить о Сталине.
Крижанич был уверен, что первое условие прорыва из исторического тупика состоит в ликвидации Государства Власти, живущего «опричь» от страны. «Честь, слава, доблесть и обязанность короля, — объяснял он царю, — сделать свой народ счастливым. Ведь не королевства для королей, а короли для королевства созданы».83 Царь должен быть первым слугой своего народа. Для его времени, для столетия абсолютных монархий, это была поразительно смелая мысль, и Петр, как мы знаем, усвоил ее превосходно.
Без «благих законов», однако, даже лучшие намерения царя стоят копейку. «Власть, нестесненная [ими]», неминуемо раньше или позже превращается в «людодерство», а тирания, по Крижаничу, способна испортить все — вплоть до нравов народа и даже демографической ситуации в стране: «Тирания — источник того, что Русь редко населена и малолюдна. Могло бы на Руси жить вдвое больше людей, если бы правление было помягче».84 Потому и посвящает он, как веком позже сделал Монтескье, все свои теоретические изыскания способам институционального предотвращения тирании. Массу интересного и совершенно для времени Крижанича нового найдет об этом предмете читатель в первой книге трилогии. Коротко говоря, раскрепощающие общество «благие законы» есть, как он думал, второе условие создания «правового государства» (этого условия Петр не выполнил. Противореча самому себе, а не только Крижаничу, он «хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно».85
Юрий Крижанич. Цит. соч., с. 643.
Там же, с. 381.
Там же, с. 559.
в.О. Ключевский. Цит. соч., т. з, с. 221.
Третье условие — это забота о «черных людях», создающих богатство страны. «Ибо самыми многолюдными и богатыми бывают те державы, где лучше всего развиваются промыслы черных людей, что, как мы видим, происходит в Голландии и Французских землях».86 Расцвет ремесла, однако, требует квалификации работников. Для этого Крижанич предлагает приглашать инструкторов из Европы (не иностранных купцов, от них он как раз предлагал избавляться), гарантируя им парадоксальное для Запада, но очень существенное для Московии право свободного возвращения на родину. Но приглашать их с условием, чтобы каждый оставил после себя несколько обученных русских мастеров87Некоторые историки очень веселятся, толкуя об этих рекомендациях Крижанича. Ну как же, в одно и то же время человек восстает против «чужебесия», рекомендует изгонять иностранных купцов — «немцев», как называл он их скопом, — и приглашать тех же немцев в качестве инструкторов и инженеров. Логично ли? Конечно, они снисходительно прощают ему непоследовательность: все-таки XVI! век, темнота, почти Средневековье...
Между тем эту, четвертую рекомендацию Крижанича Петр принял буквально. Вспомним, кого выписывал он из-за границы. Разве не кораблестроителей, мореходов, фабричных мастеров, горных инженеров, короче, именно инструкторов — согласно рекомендации Крижанича? Чтобы понять ее действительный смысл, усвоенный Петром, нужно иметь в виду, что даже те в Московии, кто не отнЛился к Европе как к еретической заразе, видели в ней лишь нечто подобное гигантскому супермаркету, полному неведомых на Руси предметов роскоши и технических новинок. Другими словами, относились к Европе потребительски. Крижанич рекомендовал придать ей своего рода педагогический статус. Из потребителей стать учениками. И не просто стать, а почувствовать себя учениками. Это, конечно, полностью противоречило моско- витскому высокомерию, «самообожанию», как назовет его впоследствии B.C. Соловьев. Но разве не смиренной ученицей вернул Россию в Европу Петр?
86
Юрий Крижанич. Цит. соч., с. 569.
о 7
Там же. с. 406.
С этим связана и пятая, самая, пожалуй, важная рекомендация Крижанича: раз и навсегда отказаться как от фундаменталистской гордыни, так и от национального нигилизма, ни при каких обстоятельствах не считать себя ни первыми среди народов (как проповедовал двести лет спустя Достоевский), ни последними среди них (как уверял современник Крижанича князь Хворостинин). Именно в этих словах и выразил Крижанич свою мысль: «Мы занимаем скромное и среднее место, так как по уму и сердечной силе мы не первые и не последние среди народов».88
Но и для того чтобы просто стать европейским (в терминах Крижанича, «политичным») народом, нужна была России беспощадная — и осмысленная — национальная самокритика. В современной ему литературе нет других примеров самокритики такой мощи и глубины, какую оставил он нам в наследство. Именно она, между прочим, и была призвана объяснить, почему приглашение инструкторов из «политичных» стран считал он для Московии императивом. У читателя была уже возможность познакомиться с образцами такой самокритики.
Естественно, что жестокая самокритика была неприемлема для современных ему московитских обладателей «истинной истины». Неприемлема была она и в конце XIX (вспомним Достоевского) и на протяжении почти всего XX века. Достаточно вспомнить одно яркое высказывание ведущего либерала и жестокого критика дореволюционной России П.Б. Струве, чтобы увидеть пропасть, разделявшую его представление о своей стране от скромного определения Крижанича. «России безразлично, — говорит Струве, — веришь ли ты в социализм, в республику или в общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие её прошлого и чаял и требовал величия для её будущего».89 Разве не очевидна здесь все та же ядовитая московитская смесь национального самобичевания и «самообожания»?