например, уверен, что идеология эта ставила себе целью «создать национальные идеалы, которые сплотили бы государство, образованное общество и народ в единое целое».38.
Допустим. Но как же тогда объяснить, что так упорно отказывал этот консервативный национализм народу даже в элементарном образовании? И почему на протяжении десятилетий пытался он подменить европейское просвещение народа специальным мужицким или, лучше сказать, московитским просвещением, сознательно консервируя в крестьянстве эти самые московитские «архетипы русского сознания»? Короче, почему так отчаянно стремился консервативный национализм углубить послепетровскую пропасть между образованным обществом и народом, расколоть Россию вместо сплочения её «в единое целое»?
Глава третья Метаморфоза Карамзина
Поскольку читатель не найдет у «восстановителей баланса» не только ответа на эти вопросы, но и самих вопросов, давайте повнимательнее присмотримся к тому, что же именно защищали консер- вативные националисты, так дружно ополчившиеся на «европейские затеи» Сперанского.
Московитское
просвещение Опасная тема «народа» впервые явилась во всей этой истории в виде доноса императору, подписанного «граф Ростопчин и москвичи», того самого, что обвинил Сперанского в попытке «побудить народ произнести великое и страшное требование». Да еще, пожалуй, в шутливой записке самого Сперанского императору, где он перечислял все приписываемые ему грехи: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства...»39
Если, однако, серьезно предположить, что его конституционная реформа действительно была лишь обходным маневром для постепенного уничтожения пропасти между двумя Россиями,то в слухах
Там же.
А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 222 (выделено мною. — АЛ.)
Глава третья Метаморфоза Карамзина
этих и впрямь что-то было. Во всяком случае они дают нам возможность заглянуть в подсознание, если угодно, провинциального дворянина, где соревновались между собою патерналистская уверенность в своём праве быть народу «отцом и судьей» и традиционный ужас перед его «великим и страшным требованием». В конце концов, если верить Миронову, «практически на каждого помещика хотя бы раз в его жизни нападали крестьяне».40
Патернализм, естественно, требовалось всемерно пропагандировать, а страх тщательно скрывать. В сознание прорывался он разве что в ситуации экстремальной. Вспомним хотя бы донос Ростопчина или паническую запись в дневнике Варвары Бакуниной.
На самом деле народ и понятия не имел, что весь этот скандал с неудавшейся конституционной реформой вообще имел к нему какое бы то ни было отношение. Самодержавие, прав А.Н. Боханов, по-прежнему оставалось для него понятием сакральным, грамоты он не знал и о правовом порядке имел такое же представление, как об астрономии. В конце концов, все эти скандалы происходили в чужой для него петербургской России, а он-то по-прежнему жил в московитской.
i '
Важно понять, однако, что жил он в ней не по собственному осознанному выбору в пользу именно такой, рабской жизни. Огромные ресурсы московитского просвещения брошены были на то, чтобы он никогда и не заподозрил самого существования выбора. Разумеется, этого фундаментального обстоятельства «восстановители баланса» не ^поминают вообще. На самом деле, однако, прав был и Радищев: народ не столько жил (в том, во всяком случае смысле, в каком это понималось в XIX веке), сколько выживал. Родился, крестился, работал в поте лица на чужого дядю, женился (если, конечно, не попадал в рекруты) и умирал — не оставив детям ни мысли о счастье, ни нажитого добра, ни надежды на то, что их жизнь станет когда-нибудь лучше, чем его собственная.
И что бы ни говорил Б.Н. Миронов о крепостничестве как об «органической и необходимой составляющей российской действительности», едва ли пожелал бы он своим близким участи, при которой их можно было сечь на конюшне и продавать как скот. При ко-
40 Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.1, с. 405 (выделено овтором).
торой всё, чтоу нихбыло, включая их собственных детей, принадлежало другим. В этом смысле даже император Александр оказался, как мы видели, единомышленником диссидента Радищева.
Глава третья
МетаМОРФОЗаКаРаМЗИНа «УМНЫЙ немец» БаронГакстга-
узен-Аббенберг знаменит тем, что первым обнаружил в России крестьянскую общину. Корней Иванович Чуковский оставил нам такую ироническую ремарку об этом его эпохальном открытии: «Вот так умный немец! Немудрено, что он свихнул и Герцена, и славянофилов, и народников! Что делали бы они, если бы он в 1843 г0ДУ поехал не в Россию, а, например, в Абиссинию?»41 Как бы то ни было, барон вполне может считаться первоклассным знатоком внутренней жизни тогдашней России. И между другими наблюдениями приводит он такой урок, если угодно, политинформации, который давал своим крестьянам один из встреченных им помещиков: «Я ваш хозяин, а мой хозяин император. Император может приказать мне, и я должен ему повиноваться, но он не приказывает вам. Я император в своем поместье, я ваш бог и отвечаю за вас перед Всевышним»42
По правде сказать, очень уж подозрительно звучит этот помещик у Гакстгаузена, словно и впрямь начитался барон гоголевских Выбранных мест из переписки с друзьями. Именно такие ведь «просветительские» речи и рекомендовал Николай Васильевич помещикам. «Мужика, — учил он, — не бей. Съездить его в рожу еще не большое искусство. Это сумеет сделать и становой, и заседатель, и староста... Но умей хорошенько пронять его словом. Это будет в несколько раз полезней подзатыльников и зуботычин»43
Как именно «пронять мужика словом» объяснялось подробно, — и до ужаса похоже на то, что слышали мы от барона: «Собери прежде всего мужиков и объясни им, что такое ты и что такое они.
К.И. Чуковский. Дневник 1901-1929, М., 1997, с. 215.
Baron August Ludwig Maria von Haxtgauzen-Abbenberg. The Russian Empire: Its People and Resources, London, 1856, vol.i, p. 335.
H.В. Гоголь. Духовная проза, М., 1992, с. 164.
Что помещик ты над ними потому... что ты родился помещиком... равно как и они также, родясь под властью, должны покоряться той самой власти, под которой родились».44
Самого поучительного в этом «мужицком просвещении» барон, однако, не услышал.
«Потом скажи им, что заставляешь их трудиться и работать вовсе не потому, чтоб нужны были тебе деньги на твои удовольствия, и в доказательство тут же сожги перед ними ассигнации, чтоб они видели действительно, что деньги для тебя нуль, но что потому заставляешь их трудиться, что Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб... ибо, заленившись, мужик на всё способен — делается и вор и пьяница... Чтоб они видели ясно, что ты во всем, что до них клонится, сообразуешься с волей Вожией, а не с какими-нибудь европейскими затеями»45 А потом... «поработай [на этой „просветительной ниве"] только год, а там дело уже само собой пойдет работаться так, что не нужно будет тебе и рук прилагать. Разбогатеешь ты, как Крез»46 Сожженные ассигнации таким образом окупятся сторицей. Они всего лишь маленькое просветительское, так сказать, капиталовложение, обещающее неисчислимые дивиденды.
Право, впечатление такое, что читаешь инструкции белому человеку о том, как заставить работать туземцев. Пуще всего надлежит следить, чтобы как-нибудь не проникли к туземцам «европейские затеи». Потому что их дело обогащать тебя, «как Креза», а не книжки читать: «Учить мужика грамоте, чтоб доставить ему возможность читать пустые книжонки, которые издают для народа европейские человеколюбцы, есть действительно вздор».47 Да и не будет у мужика для этого вздора времени, если ты сумеешь его убедить, что «Богом повелено трудом и потом [а не чтением] снискивать себе хлеб». И правда, ведь «после стольких работ никакая книжонка не полезет в голову и, пришедши домой, он заснет как убитый богатырским сном»48 Вот