А когда подходит он к событиям марта 1913-го и к демаршу октябриста Родзянко, председателя Думы, требовавшего в письме к царю атаковать Константинополь («Проливы должны быть наши, - писал Родзянко, даже не подозревая, что цитирует Достоевского. - Война будет принята с радостью и сразу повысит престиж правительства»48)» удивление автора достигает такой степени, что он не может удер-
Hutchinson J.F. The Octobrists and the Future of Russia. Slavonic and East European Review. 50.1972. P. 223
Ibid. P.225.
жаться от восклицания: «Да они и впрямь были вполне серьезны, выступая адвокатами авантюристической военной политики»49. И это уже требовало какого-то объяснения.
«Без сомнения, - замечает он, - ни один октябрист не мог представить себе империю, трансформированную в Федерацию или в Конфедерацию автономных или хотя бы полуавтономных государств».50 Как раз напротив, они с энтузиазмом поддерживали «разрушение автономии Финляндии, сокращение польского влияния в западных провинциях, враждебность к украинскому движению, т.е. все инициативы правительства Столыпина»51. А уж в отношении к ситуации на Балканах, октябристы шли, как мы видели, куда дальше правительства, практически непрерывно «лоббируя вооруженную интервенцию»52 и обвиняя правительство не просто в нерешительности, но даже в прямой измене интересам империи. Иначе говоря, в 1908-1914 годах октябристы странным образом вели себя в точности, как славянофилы Ивана Аксакова в 1870-е. Почему бы это?
И вот мы подходим к речи лидера октябристов Гучкова в конце 1913-го, проливающей, наконец, некоторый свет на принципиальную позицию его партии: «Мы не должны закрывать глаза на то, что бескровные, но постыдные поражения России во время Балканского кризиса глубоко оскорбили народное чувство, в особенности среди общественных кругов и народных масс, для которых роль России как Великой Державы - главное в их политических убеждениях и важнее любых вопросов, касающихся внутренней политики»53. Покопайся Хатчинсон в истории русского национализма поглубже, у него не осталось бы ни малейшего сомнения, что, как это ни парадоксально, западники исполняли в этом случае точно ту же роль в российской политике 1908-1917 годов, что славянофилы в 1875-1877-х, целенаправленно толкавшие страну в пучину Балканской войны. Главное, однако, в том, что и в XX веке мотивы были у них, как мы только что
Ibid.
lbid.P.233.
Ibid. P. 230-231.
Ibid. P. 225.
Ibid. P. 213 (выделено мной. - А.Я.).
слышали от Гучкова, те же самые.
Но автор - строгий академик, его тема - октябристы, а вовсе не столь неожиданное славянофильство западников и тем более не история русского национализма. И он жестко держится в ее рамках. Поскольку, однако, какое-то объяснение этой беззаветной империалистической агрессивности октябристов все-таки необходимо, он приходит к следующему поразительному выводу. «В некотором смысле империализм октябристов, - пишет он, - был отвлекающим маневром гигантских пропорций»54. Иначе говоря, октябристы видели в империалистической активности способ отвлечь массы и интеллигенцию от социальной революции.
Глава девятая Как губили петровскую Россию
Они были совершенно уверены, что славянский вопрос для «народного чувства» важнее земельного и связанное почему-то именно с ним «величие России» важнее гарантий от произвола власти. Конечно, Хатчинсон понимает почти невероятную наивность этого взгляда. Он констатирует, что вполне разумные, порою блестящие люди, темпераментные ораторы и серьезные политики оказались почему-то не только авантюристами, но, по сути, и простаками. Увы, ограниченность академической задачи, не допускающей отклонений от темы, не позволила ему даже спросить себя, почему.
Версия Хоскинга
Само уже название книги Джеффри Хоскинга, одного из самых извес^ых британских историков России, «Российский конституционный эксперимент», свидетельствует, что круг его интересов выходит далеко за пределы славянофильских художеств октябризма. В отличие от Хатчинсона, Хоскинга интересует поведение всех конституционных партий между 1906 и 1914 годами, равно как и их взаимодействие с правящей бюрократией. По сути, это самое детальное исследование второго думского периода в русской истории (первым я называю, конечно, думский период в досамодержавной России, исследованный Ключевским в его докторской диссертации и продол-
w Ibid. Р. 237.
жавшийся до опричной революции 1560-х, а третьим тот, что начался в 1993-м).
Видимо именно поэтому удивление закрадывается в анализ Хоскинга с самого начала. Невозможно, говорит он, счесть вступление России в войну случайным фактором, никак не связанным с ситуацией перехода к конституционному порядку. «Хотя бы потому, что именно партии, наиболее преданные конституционному эксперименту, как раз и выступили адвокатами политики, которая помогла вовлечь Россию в войну»55. Другими словами, парадокс, замеченный Хатчинсоном, обнаружился вовсе не у одних октябристов. И кадеты, и прогрессисты (представлявшие крупный капитал), все, короче говоря, либералы-западники (и веховцы в первых рядах) с одинаковым славянофильским рвением толкали страну в пропасть.
Начинает Хоскинг с анализа знаменитой статьи Струве «Великая Россия», появившейся, как мы уже говорили, в Русской мысли на год раньше вех, в январе 1908 г. Название статьи нарочито заимствовано из не менее знаменитой отповеди Столыпина левым: «Вам нужны великие потрясения, а нам великая Россия». Столыпин был одним из многих увлечений Струве. Он даже считал его «русским Бисмарком». Тем более поражает полное несоответствие главных тезисов его статьи генеральному плану столыпинской реформы, императивом которой были, как мы знаем, двадцать лет мира. Напомним хотя бы заявление Столыпина, что «Наша внутренняя ситуация не позволяет нам вести агрессивную внешнюю политику»56.
Тезисов у Струве три. Во-первых, полагал он, конституционалисты больше не могут позволить себе роскошь не иметь собственной внешней политики; во-вторых, целью такой политики должно стать государственное величие России; и в-третьих, наконец, «для создания великой России есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна влиянию русской культуры. Эта область - весь бассейн Черного моря»57.
Дальше Струве объясняет, что в то время, как реакционная поли-
55Hosking G. The Russian Constitutional Experiment. Cambridge, 1973. P. 215. Ibid. c. 154.
57 Русская мысль. 1908, янв. С. 146. (Выделено. - Д.Я.).
тика самодержавия вовлекла Россию в бездарную авантюру на безразличном для нас Дальнем Востоке, прогрессивная политика либералов должна перенести центр тяжести на родственные нам славянские Балканы. И потому «Великой России, на настоящем уровне нашего экономического развития, необходимы сильная армия и такой флот, который обеспечивал бы нам возможность десанта в любом пункте Черного моря... мы должны быть господами на Черном море».58
Комментируя эти воинственные пассажи, Хоскинг пишет, что сам даже язык Струве поражает: «многократное использование таких слов ... как «организм», «сила», «мощь», является проекцией дарвинизма, игравшего столь громадную роль в германской политике конца XIX века, на международные отношения».59 На этом сравнении с германской идеологией и строится, по сути, весь дальнейший анализ Хоскинга. По непонятной причине он совершает ошибку Хатчинсона, игнорируя то, что гораздо ближе к дому, т.е. историю русского национализма.