хотя бы в эпиграфе к этой главе, применять свое учение о «национальной государственности» и к оправданию гитлеризма. В 1933 - 1934 годах он жестоко обличал либеральную Европу в неспособности оценить в гитлеровском государстве такие его «положительные черты, как патриотизм, вера в самобытность германского народа и силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению, социальная справедливость и внеклассовое братски-всенародное единение».
Нам, однако, важно сейчас то, чему учил Ильин своих наследников относительно будущего России, хотя, видит бог, никаких особенных отличий оттого, чем восхищался он в нацистской Германии, мы и тут не обнаружим. Нам опять объяснят, что диктатура это хорошо, ибо «только национальная диктатура способна сформировать в России национальную государственность»1А (курсив Ильина), а демократия, наоборот, плохо (поскольку «если что-нибудь может нанести России после коммунизма новые тягчайшие удары, то это именно... демократический строй»15.
Тут все понятно. Странным представляется лишь то, каким образом затесались в эту мрачноватую компанию либеральные культурологи. И еще непонятно, что же такое знают о перспективе, предложенной Пелипенко, русские националисты, чего не знает он?
w Глава одиннадцатая
О «деспотической последний«.<* линии»
К счастью, по ряду причин, детально рассмотренных в трилогии, Россия вовсе не стоит перед драматическим выбором между китайской и турецкой историческими моделями. Прежде всего потому, что, вопреки Пелипенко, она, в отличие от Китая и Турции, никогда не была деспотией. Вся теоретическая часть трилогии, по сути, посвящена очень подробному и, хочется думать, убедительному опровержению этого исходного тезиса либеральных культурологов.
Ильин И. О грядущей России. М., 1993. С. 149. Там же. С. 158.
Сколько я знаю, в русской историографии еще не было попыток специальной верификации распространенного утверждения, что Россия когда-либо принадлежала к семейству деспотических империй, будь то в его монгольской ипостаси, как уверен был Карл Виттфогель, или византийской, как полагал Арнольд Тойнби, или эллинистической, как думает Ричард Пайпс. Я опирался в своей проверке этих гипотез на исследования Аристотеля, Жана Бодена, Юрия Крижанича, Монтескье, Гегеля, Маркса, Виттфогеля и Валлерстайна.
Итог верификации, как мог убедиться читатель, не оставил ни малейших сомнений, что Россия никогда не принадлежала к семейству деспотических империй в какой бы то ни было его ипостаси (я, конечно, понимаю, что в повседневном обиходе слова «деспотический» и «самодержавный» друг от друга недалеки, но культурологи все-таки претендуют на теоретический анализ). Точно так же, впрочем, как ~ после роковой победы иосифлян и Грозного, т.е. после того, как угасло ее Европейское столетие - никогда больше не принадлежала Россия и к семейству абсолютистских монархий Европы.
Здесь нет смысла пересказывать подробности науки Деспотоло- гии, как назвал я совокупность всех этих исследований. Обращу внимание лишь на две особенности деспотизма как «системы тотальной власти», по выражению Карла Виттфогеля. Во-первых, в этой системе не существовало - и не могло существовать - альтернативных моделей политической организации общества. Причем по самой простой причину ничего подобного не возникало даже в головах подданных деспотических государств. Задушить султана или свергнуть падишаха, это пожалуйста. Но изменить политическую систему - такого мятежники представить себе не могли. В результате все без исключения новые богдыханы и падишахи неукоснительно воспроизводили старый режим с точностью до мелочей.
В этом согласны и Аристотель, и Монтескье, и Виттфогель. Но если так, даже то, что Пелипенко презрительно именует «вялым пунктиром либеральных поползновений», просто не могло бы при русском деспотизме возникнуть. Но ведь возник же.
А во-вторых, «система тотальной власти» в принципе исключала частную собственность на землю, что, естественно, делало невозможной наследственную аристократию, которая, как мы знаем, существовала в России с начала ее государственности. Более того, в XV-XVI веках, например в период самой жестокой борьбы между нестяжателями и иосифлянами, церкви принадлежало больше земель, нежели великому князю. На самом деле в основе всей русской истории в эти столетия, как документально доказано в первой книге трилогии, лежала борьба за землю, факт немыслимый ни в какой деспотии, где бесспорным - и единственным! - собственником всей земли в государстве был султан (или падишах). Короче говоря, получается, что, вопреки утверждению Пелипенко, никакой «деспотической линии» в русской истории просто не было.
Попробуем, однако, для верности подойти к делу с другой стороны. Как знаем мы из всемирного исторического опыта, любое правительство стремится к «тотальной власти», как магнитная стрелка к северу. И, как правило, ее добивается, если не встречает на своем пути мощные ограничения, будь то институциональные, как в современных демократиях, или - в прежние века - в «нравственно обязательной», по выражению В.О. Ключевского, традиции. Так что же, спрашивается, помешало добиться «тотальной власти» русскому самодержавию? Почему, иначе говоря, никогда не смогло оно избавиться ни от наследственной аристократии, ни от альтернативных моделей политической организации (причем неизменно европейских), которые, как мы тоже в трилогии видели, регулярно возникали в России в каждом столетии?
Спросим далее вместе с Владимиром Вейдле, почему «не отата- рилась и не отреклась от европейского наследства» Россия за два с половиной века степного ига? Почему «не отатарилась» она даже в огне тотального террора Грозного или Сталина, хотя и уподобилась на четверть столетия ее государственность «тотальной власти», как в XVI веке, так и в XX? Уподобилась, но не стала. Хотя бы потому, что после каждого из российских тиранов неизменно следовала либеральная «оттепель» - после Ивана IV «деиванизация», после Павла I «депавловизация», если можно так выразиться, после Николая I
«дениколаизация» и так далее вплоть до десталинизации после Сталина? Ничего подобного никогда не было ни в одном деспотическом государстве? Почему?
Если и эта регулярная либерализация режима после каждой диктатуры, сколь бы относительной она ни была, не свидетельствует о принципиальной двойственности политической культуры, я уж и не знаю, что еще могло бы об этом свидетельствовать. Разве лишь то обстоятельство, что ни при Екатерине II, ни при Александре I, ни при Александре II Европой Россия тоже не стала, хоть и уподобилась в те поры европейскому абсолютизму. Опять-таки уподобилась, но не стала. Хотя бы потому, что за «либеральным» царствованием Екатерины следовала диктатура Павла I, за царствованием Александра I - диктатура Николая , за царствованием Александра II - диктатура Александра III. Вот таким цивилизационно неустойчивым, в отличие от деспотизма, скользким, «хамелеонским», если хотите, режимом было русское самодержавие.
И это обстоятельство ставит нас перед выбором: либо ничего из только что перечисленного не существовало, либо доморощенная теория «Русской власти» (или «Русской системы») А.И. Фурсова и Ю.С. Пивоварова, отождествившая самодержавие с деспотизмом, теория, на которую так доверчиво положились либеральные культурологи, обманула их с самого начала. И размышляют они о русской истории, исходя из ложной предпосылки.
t w \Глава одиннадцатая
Дворцовый переворот? I noa^c™»
Правда, можно еще объяснить Европейское столетие 1480- 1560 годов, как делает Пелипенко, неким «раннесредневековым синкрезисом». Но уж слишком очевидной натяжкой было бы отнести XVI век, эпоху Возрождения, к раннему средневековью. Не меньшей, впрочем, натяжкой, чем объяснение декабризма «традицией гвардейских дворцовых переворотов». Слышали ли вы когда-нибудь о дворцовом перевороте, а в России XVIII века их и впрямь было много и все они были гвардейскими, участники которого разработали бы
три проекта вполне европейской конституции (впрочем, в 1730 году таких проектов, как помнит читатель, было тринадцать)?
Да вспомним хотя бы открытое письмо Герцена Александру II от 1 октября 1857 года. «Много ли сил надо было иметь Елизавете I при воцарении, Екатерине N для того, чтобы свергнуть Петра III?» - спрашивал Герцен. И отвечал: «заговорщикам 14 декабря хотелось больше, чем замены одного лица другим, серальный переворот был для них противен... они хотели ограничения самодержавия письменным уложением, хранимым выборными людьми, они хотели разделения властей, признания личных прав, словом, представительное правительство в западном смысле... Оттого, что император Александр, понимая многое - ничего не умел сделать, неужели можно назвать преступлением, что другие понимали тоже, но, совсем обратно ему, считали себя способными сделать? Люди эти были прямым ответом на тоску, мучившую новое поколение: «Мы освободили мир, а сами остались рабами»[182].
Самодержавная
И этот «ответ на тоску, мучившую поколение», ответ, в котором «участвовали представители всего талантливого, образованного, знатного, благородного и блестящего в России»[183], Пелипенко обьяс- няет традицией дворцовых переворотов? А ведь было, как мы уже говорили, еще за три столетия до декабристов поколение Алексея Адашева, решившееся на столь же невероятно дерзкий по тем временам - и ничуть уж не внушенный, как мы видели, «влиянием той же самой Европы» и тем более «раннесредневековым синкрези- сом» - вызов самодержавию, внеся свой знаменитый впоследствии пункт 98 в «письменное уложение, хранимое выборными людьми».