Другое дело национал-либералы. Их послушать, так прошлое России было лучшим из всех возможных прошлых. И учиться нам у предшественников совершенно нечему, и Пушкин со своим «Восстаньте, падшие рабы!» выглядит чуть не городским сумасшедшим, а Герцен с его «долгим рабством» не более, чем пикейным жилетом. Ибо, если и было в русской истории крепостное право, то «мягкое- мягкое». И ни малейшей необходимости не было поднимать по такому пустячному поводу сыр-бор, тем более роняя в глазах мира престиж державы.
А что до самодержавия, то ведь по сравнению со зверствами Елизаветы I в Англии и сам Иван Грозный выглядит пай-мальчиком. Так примерно и говорится. А империя, что ж, без неё Россия ведь оказалась бы колонией. Если читатель заподозрит, что я преувеличиваю, пусть заглянет в первый за 2008 год номер журнала Эксперт, посвященный Российской империи. Уже из редакционной статьи мы узнаем, что «есль^какой-нибудь из великих мировых держав и стоит «каяться и исправляться», то России в последнюю очередь, и в российской истории светлых пятен куда больше, чем в любой другой»69.
Конечно, как мы уже говорили, редакторы Эксперта не снисходят до того, чтобы объяснить читателю, откуда взялась африканская отсталость страны, зафиксированная, как мы видели, всеми международными организациями, профессионально занятыми измерениями сравнительного статуса разных стран мира. И обратите внимание, что даже и не попыталась оспорить их приговор редакция
Эксперт Online. 2008. № 1.
*
журнала.
Впрочем, и авторы их, естественно, недалеко ушли от своих редакторов. Они тоже уверены, например, что «в любом случае у России не было выбора - быть империей или быть «нормальным демократическим государством». Был выбор - быть империей или быть колонией»70.
Вот единственная, выходит, альтернатива, перед которой стояла Россия. Декабрист Сергей Трубецкой почти два столетия назад предложил, между прочим, совсем иную альтернативу империи. Вот что сказано об этом в его проекте конституции: «Федеральное или союзное правление одно соглашает величие народа и свободу граждан»71.
Так вырисовываются перед нами контуры ментального блока самих сегодняшних либералов. Два полюса либерального мира - один, отрицающий европейское прошлое России, другой, воспевающий прелести ее «особнячества», - совершают в действительности одно и то же дело: не дают современному либерализму повторить подвиг пушкинского поколения.
Ведь если и найдется лидер, способный возглавить борьбу против вековой гражданской отсталости страны, его неминуемо ожидает судьба Александра I. Да и невозможно избежать этой участи без «либеральной мономании», которая, как мы помним, подставила плечо Александру II. Только ведь благодаря ей полтора столетия назад был положен конец крестьянскому рабству. Точно так же, казалось бы, могла бы она положить конец и гражданской отсталости России. Увы, вместо нее видим мы противоестественную, если хотите, коалицию скептиков и национал-либералов, которая ничего хорошего стране не предвещает.
Вот почему, я думаю, смысл трилогии в конечном счете в том, чтобы разбить эту коалицию. Напомнить национал-либералам, как это на самом деле было, а скептикам старую пропись, что те, кто овладел прошлым страны, владеет ее будущим. Выйдет ли что- нибудь из этого, знает лишь русская история-странница. Если не вый-
Там же.
Цит. по: Глинский Б.Б. Борьба за конституцию. 1612-1861 гг. Спб., 1908. С.190.
дет, что ж, пусть хотя бы останется следующим поколениям память о том, что кто-то понимал проблему в эпоху, когда все были заняты другими делами.
Если выйдет, однако, современники поймут, что последовательное расшатывание ментального блока элиты было бы, по правде говоря, намного более продуктивно, нежели издёвки над бюрократической неуклюжестью или хитрыми кадровыми интригами полуевропейской «полуособняческой» власти, в чем, кажется, и состоит главное занятие либеральных скептиков.Более продуктивной, подозреваю я, была бы такая же, как в XIX веке тотальная атака на «особняческие» ценности нынешней элиты, грозящие увести послепутинскую Россию в совсем другом, конфрон- тационном направлении. К очередному «выпадению» из Европы, говоря в моих терминах. В конце концов у сегодняшней власти при всём её кажущемся всесилии стратегии нет. Она бессильно топчется все на том же перекрестке, куда привела её несколько лет назад российская история-странница. Совершенно очевидно, что власть эта, умудрившаяся сочетать меркантилизм XVIII века с геополитикой XIX, не проевропейская, но она и не антиевропейская (она даже официально прокламирует принадлежность России к европейской цивилизации).Естественно, либералы, столетиями ратовавшие за то, чтобы сумма отсталости, накопившаяся в стране, постоянно сокращалась, предпочли бы, чтобы в послепутинскую зпоху антиевропейским идейным течениям, растущим сегодня, как грибы, был положен предел. Но ведь издёвками над ничтожеством власти этого не добьешься. Хотя бы потому, что националисты клянут её с еще большей убежденностью. А вот бросить им открытый вызов, да не походя, но как главное свое дело, было бы и впрямь поступком, достойным либерала XXI века. Также, как, перефразируя Хомякова, объяснить соотечественникам, что покуда Россия остается страной африканской отсталости, у неё нет права на нравственное значение.
Вот, собственно, и все, что мог бы я возразить либеральным культурологам и скептикам. Разве лишь еще напомнить, что им есть кем гордиться в той старой русско/европейской истории, актуаль-
и ность которой они с легким сердцем отрицают. Да и в новой, честно говоря, тоже. Как старался я показать в трилогии, немало в либеральном мартирологе невоспетых героев, начиная от Алексея Адашева, Андрея Курбского, Михаила Салтыкова и Юрия Крижанича до Георгия Федотова, Андрея Сахарова и Александра Яковлева.
Послесловие
Когда-то один очень остроумный советский исследователь, взглянув на современного литературоведа глазами скандинава XIII в., определил его как придурка, который сам рассказать сагу не может, но когда ее рассказывает кто-то другой, приговаривает: «Хорошо рассказано! Очень хорошо!» или — если этот придурок злой — «Плохо рассказано, очень плохо!». Именно в таком качестве волей- неволей оказывается всякий, взявшийся написать преди- или послесловие к труду своего коллеги.
Действительно, я, наверное, никогда не смогу создать обобщающий труд, подобный тому, что вы только что закончили читать. Труд, который освоить непросто уже в силу его объема — и множества идей, которые в него заложены. Хотя, перевернув последнюю страницу, понимаешь, что основная идея, которая вдохновляла автора, предельно проста и, вместе с тем, предельно глубока: Россия — европейское государство, и всякая попытка превратить ее в некое иное («азиатское»? «евразийское»?) состояние ведет к катастрофическим последствиям. Думаю, с этим согласятся многие. Все прочие мысли и исторические экскурсы лишь делают ее более объемной и живой, переводя из примитивной схемы в живую плоть истории, чем создают дополнительные — субъективные — основания для внедрения ее в сознание читателя. Однако читатели-единомышленники, кажется, и без того не будут возражать базовому тезису А. Янова. Что же касается противников... Боюсь, их не смогут убедить и десятки томов самых веских аргументов. Но что самое интересное: и те, и другие — искренние патриоты России. И те, и другие всею душой желают процветания своей стране и своему народу. И готовы за это сражаться друг с другом, что называется, не на жизнь, а на смерть. Вопрос лишь в том, кому от такого сражения станет легче...
Приблизительно такие вот рассуждения заставили меня взяться за послесловие к этой трилогии. Хочется, с одной стороны, объяснить