(прежде всего, самому себе), почему такие книги полезны, а с другой — «чего в супе не хватало».
Трилогия А. Янова — произведение, жанр которого трудно определить. Вряд ли его можно рассматривать как собственно конкретно- историческое исследование. Главный признактакового — прямые ссылки на документы, — как правило, отсутствуют: автор в подавляющем большинстве случаев опирается на чужие выводы и цитаты из источников, взятые из вторых рук (а это дело сомнительное; не потому, что цитаты могут быть искажены, просто их уже отобрали — до того). Историографические экскурсы при этом ограничиваются ссылками на историософские и социологические труды, а также на работы советских историков (преимущественно бо-х годов). Конкретно- исторические исследования последних лет присутствуют лишь в виде исключения — при этом вовсе не те труды, которые рассматриваются профессионалами как прорыв в изучении той или иной проблемы (самый яркий, пожалуй, пример — критика А. Яновым весьма поверхностных рассуждений В.Г. Сироткина о влиянии на историю России географического фактора, при полном игнорировании фундаментальной монографии Л.В. Милова1). Может быть, поэтому историки-«грядочники» (к коим относит себя и автор этих строк) столь скептически относятся к частным выводам автора трилогии (что его, кстати, очень задевает). И зря.
Скорее, перед нами историко-философское эссе о рациональных путях развития современной России, целесообразность которых опирается на исторические традиции нашей страны.
В свое время Т. Хейердал, рассуждая о науке в XX в., сравнил работу отдельных исследователей со старателями, каждый из которых копает свой шурф. Чем глубже становится яма — тем она у же, и тем хуже видно, что накопали соседи. Поэтому время от времени надо выбираться наверх и, забравшись на какую-нибудь горку повыше, смотреть, что творится на соседних участках. Без этого собственный труд в своем шурфе (или, если пользоваться образом А. Янова, на своей грядке) сплошь и рядом теряет смысл. Работа Янова и есть
1 МиловЛ.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. M., 1998.
такой взгляд сверху. Кому-то он покажется удачным, кто-то будет возмущаться: «автор не заметил», «не учел», «опирается на устаревшие данные», «стоит на неверных позициях» и т.д., и т.п.
К сожалению, для подобного возмущения автор подчас дает слишком много поводов. Начать хотя бы с того, что он «забывает» открытие одного из своих наставников, Василия Осиповича Ключевского: в лице Андрея Боголюбского «великоросс впервые выступает на историческую сцену»2 . При этом речь шла вовсе не об этнической принадлежности князя, а о создании им той самой системы государственного управления, приоритете формировании которой А. Янов почему-то приписывает Ивану Грозному, — деспотической монархии.
В.О. Ключевский пишет: «В первый раз великий князь, названый отец для младшей братии, обращался... не по-отечески и не по- братски со своими родичами. ...В первый раз произнесено было в княжеской среде новое политическое слово подручник, т.е. впервые сделана была попытка заменить неопределённые, полюбовные родственные отношения князей по старшинству обязательным подчинением младших старшему, политическим их подданством наряду с простыми людьми... Эта деятельность была попыткой произвести переворот в политическом строе Русской земли... Рассматривая события, происшедшие в Суздальской земле при Андрее и следовавшие за его смертью, мы встречаем признаки ...переворота, совершавшегося во внутреннем строе самой Суздальской земли. Князь Андрей и дома, в управлении своей собственной волостью, действовал не по-старому.. Желая властвовать без раздела, Андрей погнал из Ростовской земли вслед за своими братьями и племянниками и "передних мужей" отца своего, т. е. больших отцовых бояр. Так поступал Андрей, по замечанию летописца, желая быть "самовластием" всей Суздальской земли... От всей фигуры Андрея веет чем-то новым; но едва ли эта новизна была добрая. Князь Андрей был суровый и своенравный хозяин, который во всём поступал по-своему, а не по старине и обычаю... <...> Прогнав из Ростовской земли больших отцовых бояр, он окружил себя такой дворней, которая в благодар-
3 Ключевский B.O. Сочинения: В 9-ти т. М., 1987. Т. 1: Курс русской истории. 4.1. С. 323.
ность за его барские милости отвратительно его убила и разграбила его дворец... Современники готовы были видеть в Андрее проводника новых государственных стремлений. Но его образ действий возбуждает вопрос, руководился ли он достаточно обдуманными началами ответственного самодержавия или только инстинктами самодурства»3 .
Впрочем, чем Андрей хуже вполне европейского Хлодвига, который просто систематически истреблял своих «родичей» — Харариха с сыном, союзных самому себе Рагнахара, Сигебера и его сына Клодерика (последнего, кстати, за то, что тот помог Хлодвигу убить собственного отца!), своих братьев Рихара и Ригномера, — чтобы не делить с ними власть? Чем Варфоломеевская ночь хуже опричнины? Масштабы не те? Но где та формальная граница, переступив через которую, можно говорить о выпадении из европейского контекста зверств, направленных против иноверцев или бунтовщиков? Десятки тысяч замученных и убитых в ходе Крестьянской войной в Германии или религиозных войн во Франции — история европейская или азиатская? И, кстати, можно ли вообще деспотическую форму правления или государственный террор связывать с «азиатчиной»? Она, пожалуй, связана не с культурно-географической ориентацией, а со стремлением к неограниченной власти, которая не зависит ни от этнической, ни от территориальной, ни от конфессиональной, ни от какой иной принадлежности...
А ведь одна из исходных посылок автора трилогии и заключается втом, что «деспотический монстр» был привнесен в европейскую Россию взбалмошным внуком Ивана III.
Увы. Корни этого монстра — в домонгольской северо-восточной Руси, которая проходила тот же путь, что и многие европейские государства в период своего становления. Собственно, «татарская государственность» и прижилась здесь, на Северо-Востоке так хорошо именно потому, что была вполне «биологически совместима» с деспотической властью русских князей, установившейся здесь с XII в. Именно поэтому ордынское «иго» так надолго задержалось в русских землях (вспомним: даже безусловно азиатские Иран и Китай освободились от власти монгольских ханов на столетие раньше!). Так что и системы государственного управления вряд ли можно связать с определенным географическим регионом, культурой или, шире, цивилизацией. Гитлеровская Германия — вполне «нормальная» для Европы «азиатская» деспотия.
Из зтого следует очень важный вывод: целый ряд терминов в трилогии А. Янова зачастую используется в метафорическом смысле, не поддающемся точному определению. И требовать такового не следует. Лучше попытаться уловить мысль автора, стоящую за тем, что он написал.
Ну, не был Нил Сорский (как это бесспорно доказано исследованиями последних лет) борцом с монастырской земельной собственностью — он выступал только против того, чтобы ее обрабатывали зависимые от монастыря крестьяне, а не сами монахи. Не поддерживал он еретиков и сам еретиком не был — напротив, точно установлено, что древнейший и авторитетнейший список «Просветителя» Иосифа Волоцкого написан рукой самого Нила Сорского. Именно он написал самые острые разделы книги, в которых доказывалось отступничество («жидовство») еретиков, что дало Иосифу каноническое обоснование для их сожжения, даже если они покаются. Именно к Нилу и Паисию обращался новгородский архиепископ Геннадий Новгородский за помощью в своих спорах с еретиками4.
Ну, поражал «либерал» A.M. Курбский литовские власти своим деспотизмом по отношению к зависимым крестьянам, повторяя в оправдание традиционную «грозненскую» (а на самом деле — общую для XV—XVI вв.) формулу: «А жаловать своих холопей волны, а казнить волны же»...
Ну, выглядит «либерализм» Ивана III или Василия III таковым только по сравнению с массовыми казнями и садизмом их сына и внука. Атак, кого хотели — терпели, кого хотели — казнили. Это при