И это не всё. Многие единомышленники, главным образом культурологи, исходят из т.н. «ордынской» теории происхождения русской государственности (я подробно писал о них в трилогии, поэтому не буду повторяться, скажу лишь, перефразируя Ключевского, что история России и после свержения ига предстаёт в их писаниях так: всё Орда и Орда и ничего больше, кроме Орды). Другие, у кого «грядка» иная, уверены, как Вы, что «корни этого [ деспотического] монстра - в домонгольской Северо-Восточной Руси» с её «татарской государственностью». А третьи, главным образом либеральные политики, и вовсе с легкостью необыкновенной толкуют о «тысячелетней российской традиции рабства».
Во всех этих случаях, однако, исход один - значительная часть единомышленников пытается убедить «неопределившееся» большинство в стране (так же, как и антирусское лобби в Европе), что выросло российское древо без европейских корней. Иначе говоря, в Европе оно нежизнеспособно и делать России там нечего. И потому в «сражении» с противниками моего базового тезиса оказываются все эти единомышленники, пусть нечаянно, на стороне его противников.
★ * *
Так или иначе, к третьей странице послесловия недоумение моё усилилось. И неспроста. По сути повторяя А.Н. Сахарова, Вы неожиданно попытались доказать, что незачем связывать «деспотическую форму правления или государственный террор... с азиатчиной». Так же, как А.Н, Сахаров, Вы приводите множество примеров откровенных зверств в европейской истории и заключаете, что связан террор вовсе «не с культурно-географической ориентацией, а со стремлением к неограниченной власти, которое не зависит ни от этнической, ни от территориальной... принадлежности».
Если А.Н. Сахаров приравнял Москву Грозного к «восточной деспотии» в Англии Елизаветы I, но Ваш финальный аккорд еще выразительней: «Гитлеровская Германия - вполне нормальная для Европы азиатская «деспотия».
Слишком много страниц потратил я в трилогии на опровержение этого излюбленного аргумента противников моего «базового тезиса», чтобы повторять их здесь. Скажу лишь кратко, что мой критерий принципиально иной: не сравнением суммы насилия и террора измеряется разница между Европой с её раскинувшимися на полмира ответвлениями (США, Канада, Австралия, Израиль, Новая Зеландия), но способностью к политической модернизации.
В чем смысл этой модернизации сказано уже во «Вступительном слове к трилогии». Если отвлечься на минуту от всех её институциональных сложностей, вроде разделения властей или независимового суда, означает она в конечном счете нечто вполне элементарное: гарантии от произвола власти. В Европе и во всех странах, на чью государственность она сумела в решающей степени повлиять (в Индии, Японии, Южной Корее, на Тайване), такие гарантии есть. В других, включая Россию, — нету.
Случайно ли? Обусловлено ли это исторической традицией Европы, несмотря на все откаты и зверства, на которые Вы и А.Н. Сахаров ссылаетесь? Или зависитлишь от некоего аморфного «стремления к неограниченной власти», как Вы утверждаете? В конце концов и в Америке, и во Франции, и в Канаде есть сколько угодно политиков, обуреваемых этим нечестивым «стремлением». Но...руки коротки. Гарантии мешают. Вне европейского ареала не мешают. Вот как в современной историографии понимается «азиатчина».
Именно отсюда и вытекает мой «базовый тезис», как Вы сами его и описываете: «Россия европейское государство и всякая попытка превратить её в некое иное («азиатское»?» евразийское»?) состояние ведет к катастрофическим последствиям». Но так описываете Вы его лишь на первой странице, уже на третьей, как мы только что видели, Вы пытаетесь его опровергнуть. И начиная с этой третьей страницы, «сражаетесь», по сути, на стороне моих оппонентов. Даже тот простой факт, который понимали уже Чаадаев и Пушкин, что идти в Европу России нужно за гарантиями от произвола, -неожиданно
становится под Вашим пером совершенно темным.
* * *
Я ввожу понятие самодержавной революции, чтобы обозначить момент, когда в России была на поколения вперед окончательно сломлена её традиционная государственность, момент, начиная с которого политическая модернизация страны оказалась на четыре с половиной столетия невозможной. Патерналистская традиция страны победила свою европейскую соперницу, институционализировала свою победу и глубоко внедрила свои иосифлянские стереотипы в сознание масс. И последствия этой роковой победы до сих пор еще с нами.
Казалось бы, важность зафиксировать момент, с которого начинается как тотальное закрепощение русского крестьянства, так и трансформация некогда гордой русской аристократии в клан рабовладельцев, исчерпывающе подтверждается «Иванианой», этой печальной четырехсотлетней сагой о судьбе образа Грозного царя в российской историографии, что заняла так много места в первой книге трилогии.
Что делаете Вы? Первым делом отрицаете само даже представление о самодержавной революции (и тем более о Европейском столетии России). Ирония, однако, заключается в том, как Вы это делаете. Вы упрекаете меня в том, что я «забыл» отзыв Ключевского об Андрее Боголюбском и «почему-то приписываю приоритет в формировании деспотической монархии» «взбалмошному внуку» Ивана III (кстати, ничего подобного я не говорил. Загляни Вы в главу «Язык, на котором мы спорим», Вы тотчас и обнаружили бы: посвящена она доказательству того, что Россия никогда не была «деспотической монархией»).
Но что же доказывает Ваше возражение? Что еще и в XII веке был в Северо-Восточной Руси тиран с самодержавными замашками? Но это ведь вполне естественно, имея в виду, что патерналистская традиция, как много раз подчеркнуто в трилогии, с самого начала соперничала в ней с европейской. Другое дело, сумел ли Боголюбский добиться того, чего добился Грозный - поработить крестьянство, покончить с независимостью русской аристократии и внедрить самодержавные стереотипы в массовое сознание?
Не сумел. Потому и остался в русской историографии лишь темным пятном. Не стали русские историки четыре столетия спорить - ни об Андрее Боголюбском, ни о другом тиране с самодержавными замашками, о Василии III, отце Грозного. Не существует ни «Андреаны», ни «Василианы». А вот Иваниана была. И есть. Вы никогда не задумывались, почему?
На самом деле не только не «забыл» я о Боголюбском, но целую поглавку в Иваниане посвятил обсуждению того, почему именно Грозному удалась та самая самодержавная революция, которая не удалась ни Боголюбскому, ни Василию.
Причин успеха «взбалмошного внука» много. И каждая из них тщательно в трилогии рассмотрена. Но ни одна не имеет ничего общего с его «взбалмошностью». С этим аргументом покончено было в Иваниане еще в XVIII веке. Как странно, что Вы возрождаете его в XXI. Трудно, согласитесь, понять, как многовековой спор лучших из
лучших русских историков мог пройти мимо Вас.
* * *
Я понимаю благожелательный смысл Вашего послесловия: Вы попытались оградить меня от грядущих упреков коллег-«грядочни- ков» в том, что «автор чего-то не заметил», «чего-то не учел» и т.д. Не судите автора, как бы говорите Вы коллегам, по законам ваших «грядок». Ибо представлено вам не конкретно-историческое исследование, но историко-философское эссе, некий «взгляд сверху».
Что же такое неведомое «грядочникам» усмотрел автор, по- Вашему, в русской и европейской истории «сверху»? Может быть то, что знаменитый Юрьев день, который они привыкли считать первым шагом к закрепощению русского кретьянства, был на самом деле «крестьянской конституцией» Ивана III, на протяжении целого столетия охранявшей крестьян от этого закрепощения?
Или то, что у нас есть все основания считать Великую реформу 1550-х первой либеральной «перестройкой» в русской истории, а пункт 98 Судебника 1550 года своего рода русской Magna Carta?
Или то, что окончательный разгром при Грозном доблестного движения четырех поколений нестяжателей против «любостяжания» и «людодерства» иосифлянской церкви в значительной степени предопределил судьбу России?
Или объяснение успеха самодержавной революции в 1560 году неотложностью для тогдашней военно-церковной коалиции навсегда похоронить политическое наследие Ивана III, в первую очереди его «крестьянскую конституцию» и угрозу церковной Реформции?