Так не следовало ли бы прежде, чем винить во всем заговор «одряхлевшего мира» против России, по меньшей мере доказать, что ничего этого не было? Что не строили совсем еще недавно николаев-
HR Вып. 9, с. 17.
Русские мемуары. М., 1990. С. 297.
HR Вып. 8. С. 591
Зайанчковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX веке. М., 1978. С. 181.
ские идеологи планов универсальной империи, превосходящей империю Карла V? Не мечтали о «православном Папе в Риме» и не хвастали, что Николай ближе к мировому господству, чем Наполеон? Что всего лишь за каких-нибудь пять лет до Крымского позора не провозглашала на весь мир Россия: «Разумейте языци и покоряйтесь!»?
Мало того, что вовсе не опровергают современные «национально ориентированные» академики все эти художества, с мясом вырывая тем самым Крымскую войну из исторического контекста, они ведь еще и оправдывают таким образом сверхдержавный соблазн, который сделал эту катастрофическую для России войну неминуемой. Ведь даже вполне невинный в большой политике Никитенко, сам тяжело переживавший эту трагедию, понимал смысл происходившего куда яснее сегодняшних ученых историков. Вот что записал он в дневнике 30 августа 1855 года: «Мы не два года вели войну - мы вели её тридцать лет, содержа миллион войска и беспрестанно грозя Европе»24. И снова 16 января 1856-го: «Николай не понимал сам, что делает. Он не взвесил всех последствий своих враждебных Европе видов - и заплатил жизнью, когда, наконец, последствия эти открылись ему во всём своём ужасе»25.Как видим, Александр Васильевич Никитенко, один из самых чутких наблюдателей петербургской жизни при Николае, ни на минуту не переживал Крымскую войну как «последний колониальный поход Европы против России». Во всяком случае говорит он нечто прямо противоположное: агрессором в Крымской войне была Россия. Причем, готовила она эту войну тридцать лет: «до сих пор мы изображали в Европе только один громадный кулак»26. Следует ли удивляться тому, что точно так же воспринимали ситуацию и европейцы? Лондонская газета Westminster Review нисколько ведь не сомневалась, что «Россия добивалась диктатуры над государствами Европы»27.
Так что же у нас получается? Современники, русские и иностранные, одинаково хорошо всё это понимали, а сегодняшние историки не понимают? Не знаю, как читателю, но мне становится, право, не
Никитенко АЯ. Цит. соч. С. 418.
Там же. С. 428.
по себе, когда я их читаю. Удручающая все-таки картина - патриотическая истерия в среде почтенных академиков.
Цена ошибки
Если согласиться с А.В. Никитенко
и признать главным недостатком николаевского царствования, что все оно оказалось ошибкой, то разумно поставить вопрос, во что обошлась России эта ошибка. Взвесим результаты царствования. На одной чаше у нас окажутся, если не считать отлучения от Европы, национального унижения, финансового банкротства и территориальных потерь, 128 тысяч молодых жизней, бессмысленно загубленных в Крыму убитыми и скончавшимися от ран. И 183 тысячи солдат, умерших от болезней по дороге к театру военных действий, так и не увидев неприятеля28.
На ту же чашу ложится и бессмысленная кража идей у бессмысленно разгромленного декабристского поколения. Результатом этой кражи было продлённое на полвека крестьянское рабство и затянувшееся на столетие средневековое самодержавие. И самое главное - сверхдержавный соблазн, зарождение русского национализма и его вырождение (которое, заметим в скобках, и поныне с нами). А вдобавок еще и глухая изоляция России, у которой «больше не было друзей», и «общее восстание» против нее, о чем говорил на особом совещании 3 января 1856 года главнокомандующий Крымской армией княз^Горчаков28. Непомерная, согласитесь, тяжесть.
А что у нас на другой чаше? Золотой век русской литературы? Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Чаадаев, Грановский, Герцен? Но ведь все, что создали они великого и вечного, создано было вопреки, а не благодаря государственному патриотизму, которым жил и дышал Николай.
Так какова же на самом деле цена национал-патриотизма?
Там же. С. 423.
Глава третья Упущенная Европе
Gleasonjohn Howes. The Genesis of Russofobia in Great Britain. New York, 1972. P. 68. HR M., 1907. Вып. 9. C. 62.
Не нашлось перед судом истории у Николая ответа на этот роковой вопрос. И потому он умер. Но не было, как выяснилось, на него ответа и у постниколаевской России. Нет его, увы, и сегодня.
"""ЧЕТВЕРТАЯ
Оши
глава первая вводндя
глава вторая У истоков «государственного патриотизма» глава третья Упущенная Европа
бка
Герцена
Ретроспективная утопия Торжество национального эгоизма Три пророчества На финишной прямой Как губили петровскую Россию Агония бешеного национализма
глава пятая
глава шестая
глава седьмая
глава восьмая
глава девятая
глава десятая глава
одиннадцатая
Последний спор
глава четвертая
Ошибка Герцена
Если бы мы поверили славянофилам и их слово о русском народе приняли бы за слово его самосознания , то нам пришлось бы представить себе этот ..> народ в виде какого-то фарисея, превозносящего
во имя смирения свои добродетели, презирающих других во имя братской любви и готового стереть их с лица земли для полного торжетсва своей кроткой и миролюбивой натуры.
B.C. Соловьев
Храмина новомосковитской «цивилизации» рухнула, как видели мы во второй книге трилогии, так же внезапно, как 62 года спустя монархия. Собственно, даже и не рухнула. Так же, как в XX веке, своими руками разрушили ее собственные апостолы. Попытавшись после Петра вернуть страну в обскурантистскую Московию, противопоставив Россию человечеству с помощью «сфабрикованной народности» (как называл Чаадаев уваровскую триаду), они завели страну в исторический тупик. Что дальше так жить нельзя, понятно было всем. Как записывал 16 января 1856 года в дневнике Александр Никитенко, «нет возможности идти дальше этим путём и нести на своих плечах коалицию всей Европы»1. «Разве николаевский гнёт не был для образованного общества своего рода чумой?» - вторил ему Иван Тургенев2.
Но всеобщим было не только ощущение тупика, повсеместной была также и уверенность, что оказалась в нем страна именно в результате новомосковитского обскурантизма. «Начиная с Петра и до Николая, - свидетельствовал, как мы помним, С.М.Соловьев, - просвещение народа всегда было целью правительства. Век с четвертью толковали только о благодетельных плодах просвещения...
Никитенко А.В. Дневник: в трех томах. Т. l. М., 1955. С. 429.
Тургеневский сборник, Пг., 1921. С. 168.
По воцарении Николая просвещение перестало быть заслугою, стало преступлением в глазах правительства... Фрунтовики воссели на всех правительственных местах и с ними воцарились невежество, произвол, грабительство»3.
Впрочем, один, по крайней мере, положительный результат был все-таки достигнут: миф о Московии как о православной Атлантиде, кощунственно разрушенной Петром, был, казалось, навсегда похоронен. Иначе говоря, могло считаться доказанным, что возрождение православного фундаментализма в веберовском «расколдованном» мире практически невозможно. Конечно, мы уже знаем теперь, что все обстояло сложнее. И страшнее. И миф о Московии, как выяснилось полтора столетия спустя, похоронен был лишь наполовину (найдутся еще и в наши дни эпигоны, как Н. Нарочницкая, Е. Холмогоров или В. Найшуль, которые попытаются его воскресить).Да и не одни лишь «фрунтовики» проповедовали при Николае Официальную Народность. Ведь до Ширинского-Шихматова, высказывавшегося, как мы помним, в том духе, что «польза философии не доказана, а вред от неё возможен»4, просидел полтора десятилетия в кресле министра народного просвещения Сергей Семенович Уваров. А уж он-то был вовсе не «фрунтовиком», а, напротив, известным востоковедом и президентом Академии наук.И Николай Васильевич Гоголь тоже ведь ни малейшего отношения к «фрунту» не имел, а между тем уверял читателей, будто «народ наш не глуп, что бежит, как от черта, от всякой письменной бумаги... По-настоящему, ему и не следует знать есть ли какие-нибудь книги, кроме святых»5. Только Фамусов, пожалуй, выразился по этому поводу определённее. Да и по части философии не так уж далеко ушел Гоголь от Шихматова, настойчиво рекомендуя «не захламлять [ум свой] чужеземным навозом»6.