Вот почему, когда встанет вопрос «за кем идти?», «за Романовым, за Пугачевым или, если новый Пестель найдется, за ним, скажем правду, мы охотнее всего пошли бы за Романовым, если б Романов мог и хотел превратиться из петербургского императора в царя земского».[96] Другими словами, самодержавие предпочтительнее даже революции, которой Бакунин посвятил жизнь. При любых условиях, однако, не пойдет «национально ориентированный» интеллигент 1860-х за последователями Пестеля с их «абстракциями» и «доктринами». Уж им-то русский народ никогда «не сможет поручить этого дела, потому что никто в образованном русском мире не жил еще его жизнью». Тем более, что «западные абстракции, консервативные ли, либерально-буржуазные или даже демократические, к нашему русскому движению неприменимы»[97].Мы видим здесь просто графически, как из полудекабриста тридцатых годов превратился «национально ориентированный» интеллигент шестидесятых в антидекабриста. Видим, как культ «простого народа» сделал его антиинтеллектуалом и как ухитрился он окончательно мистифицировать проблему свободы. Еще более неожиданно то, как естественно перешел он к панславизму. Ибо для Бакунина, как и для Аксакова (Славянский благотворительный комитет, если помнит читатель, основан был именно в i860 году), свобода России оказалась каким-то образом привязана к моменту, когда «создастся вольное восточное государство» и «столицей его будет Константинополь»24.
I Глава седьмая I
ПрОрОЧеСТВО | тРипророчества |
Достоевского (1870-е)
Достоевский глубже и основательней Бакунина. Его аргументация серьезней и, если можно так выразиться, глобальней, а рекомендации и прогнозы более конкретны. Пристрастие к самодержавию обосновывается тысячелетием борьбы православия против католицизма, истинного христианства против Великого Инквизитора, мечты о духовном всечеловеческом «братстве во Христе» против претензии на «механическое, без Бога, устройство жизни». Загадочным образом русское самодержавие оказывается у Достоевского воплощением всечеловеческого братства. Так или иначе современный конфликт перерастает под его пером в конфликт вселенский. Естественно, что реальную его историю начинаетон с времен античных.
«Древний Рим первый родил идею всемирного единения людей и первый думал практически ее выполнить в форме всемирной монархии. Но эта формула пала перед христианством - формула, а не сама идея... Пала лишь идея всемирной римской монархии и заменилась идеалом всемирного же единения во Христе. Этот новый идеал раздвоился на восточный, то есть идеал совершенно духовного единения людей, и на западно-европейский, римско-като- лический, папский, совершенно обратный восточному»[98].
Так формулируются два полюса исторической драмы и устанавливается ее отрицательный герой, Антихрист-«католичество, продавшее давно уже Христа за земное владение». Заметьте, что Достоевский не упоминает иосифлянство, проделавшее в России XVI века точно ту же операцию, что и католичество на Западе и лишившееся «земного владения» лишь благодаря петровскому повороту к Европе. Но, продолжает как ни в чем не бывало свою диатрибу Достоевский, католичество, «бывшее, таким образом [каким образом?] главнейшей причиной материализма и атеизма
Европы; это католичество, естественно, породило в Европе и социализм»26.
Итак, пусть исторически и логически некорректно, устанавливается, что Антихрист двулик, как Янус, и обе грозные его ипостаси - папство и социализм - едины в том, что «имеют задачей разрешение судеб человечества уже не по Христу, а вне Бога и вне Христа», и потому угрожают самому существованию человечества. Угрожают, конечно, уже давно, но именно сейчас, по истечении 1877 года от рождества Христова (когда, как помнит читатель, русские войска шли на Константинополь), «она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник ... подкопан. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедуемые сейчас гражданские теории, все накопленное богатство, банки, жиды, все это рухнет в один миг и бесследно... Все это близко и при дверях ...предчувствую, что подведен итог»27.
Вот оно, пророчество Достоевского. Наступает для Европы час Апокалипсиса. Время задуматься, как спасать мир. И кто спасет его. Социалисты? Но эти «жаждут муравейника, а пока зальют мир кровью»28. На радость, разумеется, папству, которому они на самом деле служат, хотя об этом и не подозревают. Ибо «католичеству даже выгодны будут резня, кровь, грабеж и хотя бы даже антропофагия. Тут-то оно и может надеяться поймать на крючок в мутной воде свою рыбку... и очутиться вновь, но уже всецело и наяву, нераздельно ни с кем и единолично земным владыкою и авторитетом мира сего, и тем окончательноуже достигнет цели своей»29.
И не было бы миру спасения, когда б не выросли на горизонте величественные контуры нового мессии - носителя «восточного идеала», где «в силу духовного соединения всех во Христе... правильное государственное и социальное единение»30. Для читателя, знако-
Там же. с. 489.
Там же. С. 631.
Там же. С. 319.
39 Там же. С. 498.
мого со второй книгой трилогии, сходство с аналогичным пророчеством Тютчева должно быть неотразимо.
Разумеется, как и уТютчева, роль спасителя Европы отводится России. И самодержавию. А также православию. Одним словом тому, что «народ русский в огромном большинстве своем православный и живет идеей православия во всей полноте». Вот почему, «когда все рухнет, волны разобьются лишь о наш берег»31.
Так выглядят противоборствующие силы в драматической консервативной утопии Достоевского, такова их расстановка и соотношение, таков его прогноз - накануне Сан-Стефанского договора и, не забудем, Берлинского конгресса. Читатель знает уже, каким стыдом и разочарованием все это обернулось. Но Достоевский еще не знает. И он продолжает формулировать свою программу спасения «европейского человечества» от кровожадного католицизма и его бессознательного орудия - социалистов.
Что для этого нужно? В первую очередь, самой России очиститься накануне Апокалипсиса Европы, разобраться «без европейской опеки с нашими общественными идеалами, непременно исходящими от Христа и личного самосовершенствования»32. Познакомившись с «программой Аксаковых» - и Бакунина - мы уже вполне представляем себе, что именно имеет в виду Достоевский. Освобождение подземных вулканических сил православного народа, для чего, естественно, должен быть «содран» и разрушен верхний европеизированный слой общества, тот самый неисправимый «чужой народик». А западному социализму - порождению и прислужнику папства - должен быть противопоставлен «наш русский социализм». В том-то ведь и заключается роковая ошибка либералов, что «они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные сейчас говорю и не про причты, я про наш русский социализм теперь говорю... цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее»33.
Там же. С. 665.
Там же. С. 633.
Подробности русского социализма изложены в откровениях старца Зосимы в «Братьях Карамазовых» и сверх того в возобновленном в последний год жизни Достоевского «Дневнике писателя»: «Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского, он верит, что спасется в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм»[99].Разумеется, внутриполитическая программа Достоевского отличается от бакунинской. Для освобождения фундаментальных сил «русского духа» требует она, например, разрушить слой культурный - а не институциональный, европейский, а не германский. И вообще Бакунина едва ли устроила бы формулировка социализма как «всесветного единения во имя Христово». При всем том различия эти касаются, скорее, деталей и формулировок, нежели существа дела. Проистекают они лишь из того, что в основание утопии положено иное метафизическое начало: не «народная организация», а «народная вера». Действительно важные различия возникают, когда речь заходит о программе внешнеполитической.Если для Бакунина виновником всех бед России был «немецкий дух» и соответственно Германия, то в утопии Достоевского на роль вселенского дьявола претендует в качестве «обнаженного меча папства» и «родины социализма» Франция. Именно ей пророчит он самое мрачное будущее: «Франция отжила свой век... разделилась внутренне и окончательно сама на себя навеки... в ней никогда уже не будет твердого и единящего всех авторитетного правления, здорового национального и единящего центра... Францию ждет судьба Польши, и политически жить она не будет»35. Вот вам еще один прогноз, естественно следующий из центрального мифа утопии. Согласитесь, что сегодня он выглядит особенно впечатляюще.