Кстати, Бенито Муссолини — тогда ещё социалист, пацифист и редактор органа социалистов «Аванти», понимал расстановку сил лучше статского советника Петряева. В день Сараевского убийства он сразу сказал коллеге-журналисту Мишелю Кампана: «Ситуация ясна. Центральные державы, атакуя Сербию, нападают, таким образом, на Англию и Францию. Всеобщий конфликт неизбежен». Как видим, умный перспективный политик Россию даже не упомянул.
Нет, войну задумывали в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лон доне и Париже. А в Петербурге? Что ж, техническую реализацию чужих руководящих идей действительно могли взять на себя чиновный Санкт-Петербург с биржевым «Нью-Бердичевым» на пару.
Что касается Берлина, он, пожалуй, желал не войны как таковой, а «места под солнцем». Если бы старые колониальные державы потеснились, если бы Россия, вместо подготовки к войне с Германией, активно с ней сотрудничала в налаживании экономического сосуществования, то Вильгельм и Капитал Германии вполне могли предпочесть войне такое мирное развитие ситуации, когда роль Германии в мире обоснованно возрастала бы.
Однако для нас, читатель, важно сейчас не то, кто и как организовал убийство эрцгерцога и что этому сопутствовало. Интереснее понять, почему его совершили именно на Балканах? Хотя и без того ясно: чтобы непременно втянуть в войну Россию, для которой Балканы (и только Балканы) стали единственной «болевой» точкой в Европе.
Можно, конечно, сказать, что Сербия таким образом хотела подключить нас к своим проблемам, однако объяснить произошедший «сараевский» разворот событий просто расчетом сербов на помощь России в конфликте с Австрией не получается.
И уж тем более во втягивании России в войну нельзя обвинить кайзера и Германию.
Да, начальник австро-венгерского Генерального штаба Конради считал, что немцы призваны насаждать культуру среди славян (Мольтке-младший говорил, впрочем, о будущей борьбе германизма и славянства как о борьбе двух культур).
Но даже компетентные в военном деле генералы далеко не всегда разбираются в политике, и уж тем более в экономике. А экономика объективно обеспечивала дружественные русско-германские отношения…
Основополагающий германский план начальника германского генштаба А. Шлиффена (умершего в 1913 году) предполагал ударить по Франции лишь в первую очередь, а после ее разгрома перейти к России.
Однако основой плана стали обходные движения — своего рода «стратегические Канны». В Европе так реально и получилось: немцы вошли в сердце Франции через Бельгию. А вот в России того времени немцам «ход конем» делать оказалось просто негде, тем более что до собственно России немцам нужно было бы пройти русскую Польшу.
Поэтому Шлиффен отнюдь не намеревался наносить России решительный удар. Он был уверен, что поражение Франции образумит царизм, и все ограничится военной демонстрацией. Короче, более реальным оказывался германский меморандум с названием: «Война против Франции». Вот для того, чтобы сама обстановка вынудила немцев дописать его, вставив крупные буквы «… и РОССИИ», прозвучали сараевские выстрелы. Только придав противостоянию с австро-германским блоком «общеславянский» смысл, можно было рассчитывать на широкое одобрение в России войны с Германией.
Думаю, читателю будет интересно узнать, что почти за год до сараевской провокации, в разгар первой Балканской войны Ленин писал в «Правде» 23 мая 1913 года: «Германский канцлер пугает славянской опасностью. Изволите видеть, балканские победы усилили „славянство“, которое враждебно всему „немецкому миру“. Панславизм, идея объединения всех славян против немцев — вот опасность, уверяет канцлер и ссылается на шумные манифестации панславистов в Петербурге. Прекрасный довод! Фабриканты орудий, брони, пушек, пороха и прочих „культурных“ потребностей желают обогащаться и в Германии, и в России, а чтобы дурачить публику, они ссылаются друг на друга. Немцев пугают русскими шовинистами, русских — немецкими»…
Сказано великолепно, но Ленин смотрел с позиций истин но русского человека, с выдающимся государственным разумом к тому же. Он прекрасно понимал, насколько война вообще, и тем более война с Германией, России не нужна — Россия была не готова даже к полноценной оборонительной войне.
И поэтому Ленин свою мысль о русских и немецких шовинистах закончил так: «И те, и другие играют жалкую роль в руках капиталистов, которые прекрасно знают, что о войне России против Германии смешно и думать». Ленин же считал: «Война Австрии (не Германии. — С.К.) с Россией была бы очень полез ной для революции штукой, но мало вероятно, чтобы Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие».
Увы, у последнего Романова отсутствовали и чуткий политический разум, и чувство Родины. Что уж говорить о Рябушинских, Гучковых, Коновалове, Терещенко, Бродском, вели ком князе Николае Николаевиче? Нет, эти желали скорейшей войны не менее германцев, а судя по всему, даже гораздо более.
Уже упоминавшийся русский монархист Марков-второй громил и со страниц своей «Земщины», и с думской трибуны «прогрессивный» блок, но видел далеко не все его связи, наивно считая, что «пока был франко-русский (имелось в виду — без Англии. — С.К.) союз, войны не было, войной и не пахло».
Марков не знал, что уже через несколько дней после 17 января 1913 года, когда Пуанкаре был избран президентом Французской республики, он заявил русскому послу в Париже Извольскому: «Для французского правительства весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне, могущей возникнуть на почве балканских дел».
Можно ли более кратко и более разоблачительно показать, что скорая война и сама географическая точка ее возникновения были предрешены не политикой Берлина, а политикой тех сил, к которым примыкала и французская элита, просто душно зачисленная Марковым в миротворцы?
Первым актом президента Пуанкаре стало отозвание из Петербурга посла Жоржа Луи и назначение на его место Теофиля Делькассе — одного из «отцов» Антанты с репутацией главного врага Германии.
Тарле осуждающе сообщает, что в Германии это восприняли «как обиду, угрозу, враждебную демонстрацию». Собствен но, так оно и было!
Назначение Делькассе было, как обычно, предварительно согласовано с Петербургом. И от этого выходка Пуанкаре приобретала особенно провокационный и зловещий характер.
А тут ещё Николай II с подачи Извольского и министра иностранных дел Сазонова, отступив от обычая награждать глав иностранных государств высшей в империи наградой лишь по особым случаям, тут же одарил Пуанкаре лентой Анд рея Первозванного.
Всё выглядело так, что на передний край антигерманского фронта выдвигалась Франция, а Россия составляла его второй эшелон…
И это было ещё не всё. В конце концов непосредственная европейская ситуация зависела от позиции Англии. Очень многие историки даже после войны так и не смогли избавиться от поверхностной уверенности в том, что все определялось неизбежностью «пробы сил» между Германией и Англией, поскольку именно эти две страны были индустриализованы в наибольшей мере. В 1907 году процент рабочих и служащих в торговле, транспорте и промышленности по отношению ко всему самодеятельному населению составил для Англии 45,8 %, для Германии — 40 %, а для США — всего 24,1 %. Фактор США, таким образом, считал второстепенным даже такой историк-энциклопедист, как Евгений Викторович Тарле.
А ведь растущее соперничество Англии и Германии было не столько причиной, сколько удобным «приводным рем нем» для механизма раскрутки войны в интересах США. И, собственно, даже не США, как государства американской нации, а США как новой и окончательной резиденции Золотого Капитала.
Именно Капитал заказывал теперь сценарии, расписывал роли и подбирал исполнителей и режиссеров.
Что же касается Англии, то английская сторона провела свою предвоенную партию блестяще. Она сумела незаметно полностью подчинить себе французскую и русскую внешнюю политику, хотя внешне возникало впечатление, что Англия в любой момент может и готова договориться с Германией.