О красоте Версальских фонтанов слышали все. Менее известно, что для того чтобы «король-солнце» мог любоваться блеском водяных струй, тут вначале рекой лились и золото, и кровь. На постройку водопровода для версальских каскадов королевская казна за три года истратила девять миллионов ливров. У тридцати же тысяч солдат и каменщиков, занятых на строительстве, были только жизни. Жизнью и пришлось заплатить за королевское удовольствие десяти тысячам из них. А весь Версальский комплекс обошелся народу Франции в полмиллиарда ливров. Общий итог в человеческих жертвах от историков ускользнул.
Версаль столетиями был символом вечного празднества, но его подлинная символическая суть иная: за внешним золотым блеском для сотен избранных — нищета, страдания и смерть миллионов тех, кто этот блеск создавал.
Ко второй половине девятнадцатого века в версальских прудах отразилось много великих событий. Здесь французская монархия в лице Людовика XIV достигла своего могущества, отсюда король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта отправились в путь, закончившийся для них на гильотине. Здесь короткими шажками мерил длинные роскошные залы дворца император французов Наполеон и здесь же значительно позже красовался его племянник, тоже император Наполеон III. Вторая империя третьего Наполеона закончилась вместе с капитуляцией французской армии при Седане во время франко-прусской войны.
Об этой давней войне, имевшей эпохальное значение не только для обеих стран — ее участниц, но и для остального большого мира, в Советском Союзе писали всегда невнятно. До прямых фальсификаций, правда, дело не доходило, однако ракурсы подачи эпохи были смещены серьёзно.
В чём тут дело? Пожалуй, в том, что одним из результатов войны стало вначале образование, а затем падение Парижской Коммуны. И косвенная причастность Пруссии, Бисмарка, Мольтке к разгрому Коммуны сразу программировала негативное отношение к победе немцев в трудах советских историков.
У «историков ЦК КПСС» выходило так, что угрюмая, воинственная, милитаристская, кровожадная и агрессивная Пруссия, желающая поскорее выполнить программу объединения Германии «железом и кровью», вторглась в солнечную и жизнерадостную Францию, жестоко подавила её, отняла Эльзас и Лотарингию и ограбила побежденных французов, наложив на них контрибуцию в 5 миллиардов франков.
Бисмарка же вообще обвиняли в подлоге. Он, якобы и спровоцировал войну, вычеркнув несколько фраз из так называемой Эмсской депеши перед тем как передать её в печать.
Имея перед глазами такую схему, не сразу можно было разобраться в том, что войну 19 июля 1870 года объявила Пруссии Франция! Причем Иван Сергеевич Тургенев, связанный с французской общественной средой теснейшим образом тем не менее оценил это объявление как «бесправное (т. е. необоснованное. — С.К.), дерзко-легкомысленное».
И заносчиво-агрессивное, прибавлю уже я. Французская империя Наполеона III вознамерилась как минимум присвоить Рейнскую провинцию с историческими городами Кёльном, Аахеном, Триром (родиной Карла Маркса), то есть, как комментировал Тургенев, «едва ли не самый дорогой для немецкого сердца край немецкой земли».
Французы были заранее уверены в победе. Их ружье Шаспо по дальности (до 1800 м) и скорострельности (9 выстрелов в минуту) превосходило прусское игольчатое ружье Дрейзе. Решительный перевес у немцев был в артиллерии: крупповские стальные нарезные орудия стреляли на 3,5 километра, а французские бронзовые — не далее 2,8 километра. Зная это, можно сказать, что война оказалась неким противостоянием фанфаронистой «бронзы чувств» и современных, новейших «стальных воли и ума».
В своих «Письмах о франко-прусской войне», написанных в августе 1870 года в Баден-Бадене, Тургенев отмечал: «Шансы на стороне немцев. Они выказали такое обилие разнородных талантов, такую строгую правильность и ясность замысла, такую силу и точность исполнения, численное их превосходство так велико, превосходство материальных средств так очевидно»…
Написал Тургенев и о противниках немцев: «Я и прежде замечал, как французы менее всего интересуются истиной… Они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность, — особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется лень узнать, что происходит у других, у соседей. И притом, кому же неизвестно, что французы — „самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи“… При теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней — страшными ударами обрушились на самих французов».
Тургенев надеялся, что поражения образумят Францию, заставят ее посмотреть на себя трезвым взглядом, как это было с Россией после Крымской войны. Однако, забегая вперед, можно сказать, что верных выводов французы так и не сделали… Вместо того чтобы упорно работать, учиться у немцев ежедневному строительству экономической мощи страны (а заодно учиться и уважать своих учителей-соседей, как это сделал Петр I в отношении шведов), французы все страсти галльской души вложили в идею «реванша над бошами». И уже одно это обстоятельство давало основание ожидать в будущем крупного военного конфликта на тех же полях сражений — в районе Страсбурга, Меца, Шалон-сюр-Марна… И ожидать по вине не столько немцев, сколько недалеких, но мстительных французов.
Смысл франко-прусской войны часто видят в «захватнических планах» прусского юнкерства. Что ж, одной из причин было и это. Совсем по-другому ее смысл представлял себе в реальном масштабе времени человек истинно русский, долго живший во Франции, скончавшийся в Буживале близ Парижа, однако и Германию считавший своим вторым отечеством. Свидетельства и оценки И.С. Тургенева ценны сразу по нескольким причинам, ведь он — и хорошо осведомленный современник, и тонкий, внимательный наблюдатель, и великий писатель, и объективный аналитик, приверженный не одной чьей-то стороне, а только собственному видению событий. Думаю, читатель, что увидеть франко-прусскую войну его глазами будет для нас и полезно, и интересно. Да и, пожалуй, неожиданно…
Так вот, 8 августа 1870 года Тургенев писал П. Анненкову: «Я с самого начала, Вы знаете, был за них (немцев. — С.К.) всею душою, ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары… Говоря без шуток: я искренне люблю и уважаю французский народ, признаю его великую и славную роль в прошедшем, не сомневаюсь в его будущем значении; многие из моих лучших друзей, самые мне близкие люди — французы; и поэтому подозревать меня в преднамеренной и несправедливой враждебности к их родине, вы, конечно, не станете».
Вот почему Тургенев не просто личную точку зрения излагал, а писал чистую правду, сообщая: «Я всё это время прилежно читал и французские, и немецкие газеты — и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог… Даже в таких дельных газетах, как, например, „Temps“ попадаются известия вроде того, что прусские унтер-офицеры идут за шеренгами солдат с железными прутьями в руках, чтобы подгонять их в бой, и т. п… И это говорится в то время, когда вся Германия из конца в конец поднялась на исконного врага»…
А враг действительно был старинный — со времен ещё Тридцатилетней войны и последовавшего за ней Вестфальского мира 1648 года, по которому Франция отторгла от Германии Эльзас и добилась юридического закрепления германской раздробленности на ворох мелких «королевств» и «княжеств».
Владетельная шваль одинакова везде, что в России раннего Средневековья, что в абсолютистской Европе. Русские удельные князья «обеспечили» трехсотлетнее татарское иго России, французские герцоги и графы — Столетнюю войну Франции. А германские «великие» князьки более двухсот лет преграждали путь Германии к объединению. Но помогали им и этом «вестфальские» принципы и идеи.