Данную особенность уже после Второй мировой отметил хорватский политик эпохи Тито, Душан Биланджич: "Знаете, чем обычный хорват отличается от обычного серба? Убеждением, что он не проживет, если его страна не будет представлять собой часть Европы и мира. Меньше пяти миллионов хорватов живет в самой Хорватии, более трех миллионов - в диаспоре. Поэтому сон, идефикс хорвата - войти в Европу. В Сербии тенденции изоляционизма куда более сильны, там уже 200 лет сражаются сторонники проевропейских и антиевропейских тенденций. У сербов другой менталитет, они не ищут исторических попутчиков".
Эта особенность хорватского национального сознания оформилась уже в XVI веке, когда Балканы (за исключением Черногории) оказались поделены между Австро-Венгрией и Турцией и когда Вена, дабы защитить себя от постоянно угрожавших ей нападений турок, создала (1578) хорошо укрепленную оборонительную полосу протяженностью около 1000 км и шириной от 30 до 100 км (так называемую Vojna Krajina), идущую от Лики на Адриатическом побережье в Далмации на север и восток, через Словению и Венгрию, вплоть до устья Дуная, и фактически прекратившую свое существование лишь в 1881 году. Хорватия оказалась разделенной этой "стеной" на две части: гражданскую, управляемую национальным духовенством и нобилями (знатью), и военную, управляемую из Вены. Последняя расселила на территории Краины сербов, уже имевших репутацию отличных воинов; это было некое подобие балканских казаков - вольные хлебопашцы, за свою воинскую службу получавшие земельный надел и податные льготы, что, естественно, вызывало раздражение хорватского крестьянства. Так что довольно быстро первоначальный смысл, который хорваты "Мирной Краины", то есть граждански управляемой части своей страны, вложили в лестное для себя самообозначение Antemuralem Chrstianitatis (буквально передовая, предстенная часть христианской цивилизации), подразумевая противостояние Европы туркам, заменился другим: противостояния "наследникам Византии".
Не зная об этом тяжелом историческом наследии в сербско-хорватских отношениях, нельзя по-настоящему понять и природу усташского хорватского национализма, который заявил о себе уже в конце XIX века и более всего был связан с именем Анте Старчевича (1823-1896). Французский историк Жерар Бодсон так характеризует его: "Он - творец хорватской национальной доктрины и мечты о создании Хорватии - могущественнейшего государства на Балканах. Это хорватское государство должно стоять на двух главных принципах: на союзе с Австро-Венгрией и на антисербском расизме. Старчевичу мы обязаны фантастической идеей, согласно которой хорваты - иранского происхождения, следовательно, "арийцы". Он первым написал, что единственное лекарство от сербов - "топором по шее", и для "этой нечистой расы каждый есть судья и экзекутор, как для бешеной собаки..." ("Генерал Младич...", соч. цит., с. 101).
Между прочим, и сегодня в Дубровнике есть улица Анте Старчевича, и никого ни в Хорватии, ни на Западе, столь ревностно отыскивающем в Сербии признаки "фашизма", это не смущает. Старчевичу же принадлежит и провозглашение боснийских мусульман наичистейшей частью хорватской расы, которая уже сама по себе, согласно этой доктрине, "является самой древней и самой чистой частью элиты Европы". Как видим, кровь в этой доктрине ставилась намного выше конфессии, что делает особенно позорным сотрудничество Ватикана с усташами. Для последних же лозунг окатоличивания сербов и зверские приемы такого окатоличивания были лишь формой - на мой взгляд, выбранной не без сознательного черного, циничного юмора, реализации гораздо более глубокой и застарелой сербофобии. Только из глубин этой давней неутолимой ненависти могли родиться дикие слова усташской песни, которые приводит Драшкович в "Ноже":
"Мы, усташи, не пьем вина,
Кровью сербов чаша полна".
Мир "Ялты и Потсдама" предполагал, что с этим покончено навсегда, хотя самому Анте Павеличу, как и множеству усташей, удалось эмигрировать и обосноваться в Латинской Америке, где они и продолжили разработку доктрины "хорватства" ("hrvatstvo"), которой, как показало будущее, предстояло быть востребованной вновь. Новое рождение государства Югославия, на сей раз в форме СФРЮ, целиком явилось следствием победы антигитлеровской коалиции, в которую сербы внесли огромный вклад. Югославия была в числе государств-учредителей ООН, а с 1948 года опять на 41 год стала баловнем Запада как буфер между блоками и фрондирующая по отношению к СССР страна. С приближением конца последнего пробил час и для Югославии. Для нее, как и для Советского Союза, переломным стал 1989 год - год падения Берлинской стены, "бархатных революций" в Восточной Европе и роковой "встречи на Мальте". Синхронность событий будет удивительной и далее, и ее не объяснишь одними лишь случайными совпадениями.
По данным Е.Ю. Гуськовой, опирающейся на оценки Штаба верховного командования СФРЮ, с конца 1989 года "управление событиями в Югославии осуществлял уже преимущественно иностранный фактор". Все дальнейшие "гуманитарные" обоснования конструировались ad hoc, к тому же даже без тени намека хоть на какую-либо объективность.
Разумеется, речь не идет о планомерной и гладкой реализации "заговора"; но в том, что сильное государство на Балканах, к тому же имеющее одну из самых сильных армий в Европе, стало в пост-ялтинском мире излишним, сходится большинство писавших о балканских событиях последнего десятилетия XX века, независимо от их собственного отношения к отдельным участникам этих событий. Главное было запустить процесс, а там уже зашевелились все скелеты, которых так много накопилось в балканском шкафу. Те, кто запускали этот процесс, безусловно, знали об их существовании ведь событиям-то предстояло развернуться "на Балканах... на третьем адовом дне, где человеческой надежде только снится спокойствие, такое недостижимое". Так писал югославский (македонский) писатель Славко Яневский, представляя советскому читателю свой известный роман-трилогию "Миракли". Писал в один из ноябрьских дней 1989 года, когда часы истории уже начали отсчитывать последние месяцы жизни и СССР, и СФРЮ. Скоро, очень скоро фантастические реалии его романа, где действуют живые мертвецы, хранящие память обо всем, что приключилось с ними за четырнадцать веков, снова обретут плоть.
Балканы - хрестоматийно известное, заповедное место преданий о таких мертвецах, и, наверное, только здесь могло произойти событие, которое описывает в своей книге Тим Джадак, когда группа театральных деятелей организовала, уже в разгар трагедии распада, своеобразный хэппенинг в Белграде. По его улицам прошелся актер, загримированный под Тито, и люди обращались к нему как к реальному, живому персонажу: кто-то падал на колени, другие плакали и говорили, что будь жив маршал, ничего подобного не случилось бы с Югославией, третьи упрекали его. У вокзала аккордеонист, приветствуя процессию, заиграл популярную мелодию времен Тито. Сами участники акции были ошеломлены и даже испуганы, увидев до какой степени прошлое никогда не умирает на Балканах.
Итак, на Западе прекрасно знали, пар в каком котле начинают нагнетать. Именно поэтому у истоков процесса (и здесь тоже можно говорить о полной аналогии с тем, что происходило в СССР) Запад остерегался полного распада Югославии. По крайней мере, США, Англия и Франция первоначально выступали за сохранение ее целостности, стремясь лишь к разрыхлению и такому ослаблению федерации, которые создали бы ниши для проникновения сюда элементов внешнего управления. Это представлялось делом тем более легким, что - опять-таки, как и в СССР, - "штурм и натиск" демократии, попытки стремительного и директивного внедрения парламентаризма европейского образца на деле обернулись подъемом региональных националистических движений, руководимых лидерами авторитарного типа.
Исключением явились разве что Словения и Македония. Что же до Хорватии и Боснии и Герцеговины (а именно здесь сразу и развернулись войны), то их национализм сразу же оказался окрашен в узнаваемые усташские цвета. Отрицать это, как делает большинство (к счастью, не все) западных исследователей и наблюдателей, - значит сознательно игнорировать очевидные исторические факты. К сожалению, приходится сделать обоснованный вывод, что, по большей части, СМИ выполняли задачу идеологического и информационного обеспечения политики, целью которой, после периода колебаний, а в особенности в связи с уже очевидным крахом СССР, теперь являлся демонтаж Югославии. А поскольку таковой, конечно же, был невозможен без выведения из игры Сербии, союзники выбирались в полном соответствии с известной рекомендацией Генри Киссинджера в "Дипломатии": "Америке потребуются партнеры в деле сохранения равновесия в ряде регионов мира, и этих партнеров не всегда придется выбирать исходя из одних лишь моральных соображений".