К середине 1980-х гг., еще до прихода к власти Горбачева, советское руководство пришло к выводу, что поддержка революционных движений в странах «третьего мира» для СССР — слишком дорогое удовольствие и на деле не способствует укреплению безопасности страны. Советский Союз уже в течение нескольких десятилетий проводил своего рода альтернативную политику, поскольку наряду с попытками спровоцировать и поддержать революционные перевороты в развивающихся странах никогда не отказывался от политики мирного сосуществования с Западом. Действительно, в течение 1970—1980-х гг. параллельно с практически неограниченным наращиванием своего военного арсенала Советский Союз участвовал в переговорах и заключал с основными западными державами соглашения «по безопасности и сотрудничеству» подобно Хельсинкскому соглашению в 1975 г. Потребности дряхлеющей экономической системы увеличивали ее зависимость от импорта западного оборудования, чтобы удержать на современном технологическом уровне хотя бы ключевые отрасли. Больше того, к концу 1970-х гг.. до 40 процентов валютных средств расходовалось на закупку за рубежом сельскохозяйственной продукции ради сохранения пресловутого «социального контракта» с городским населением (дешевые продукты питания в обмен на низкую зарплату){439}.
Советский Союз в то время уже во многом зависел от налаживания дружественных отношений с Западом или по крайней мере от сотрудничества с ним, пусть даже это и происходило на фоне конфронтационной политической риторики. Успехи, достигнутые США в развитии компьютерных и ракетных технологий, вынудили советское руководство в середине 1980-х гг. попытаться устранить это отставание за счет выработки соответствующей стратегии. Эта стратегия была в основном сформулирована уже к осени 1984 г. и стала известна как «новое мышление». Советский Союз достиг состояния, которое Пол Кеннеди окрестил «имперским перенапряжением». По его мнению, государство оказывается в таком положении тогда, когда направляет так много сил и средств на военные цели, что это происходит за счет других отраслей экономики, снижения общей экономической эффективности, что, в свою очередь, отрицательно сказывается и на самом военно-промышленном комплексе. Возникает замкнутый круг, выход из которого возможен только через отказ от несоразмерных реальным возможностям амбиций{440}.
Горбачев и его министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе пришли к выводу, что СССР достиг как раз такого «перенапряжения сил». Кроме того, они поняли, что постоянное наращивание вооружений неэффективно, так как порождает и поддерживает «образ врага», который существовал в отношении Советского Союза во многих странах, заставляя их в ответ увеличивать свои вооружения, что в конечном итоге ослабляло взаимную безопасность.
Они также понимали, что нельзя будет ограничиться одним лишь разоружением. У Горбачева и Шеварднадзе имелось широкое политическое и геополитическое вйдение современного мира, «единого европейского дома», который, по их замыслу, представлял бы собой объединенную Европу, включающую страны с различными моделями социалистических и демократических режимов. Это чем-то напоминало идеализированный вариант 1944—1947 гг., когда Советский Союз находился на вершине своей военной, дипломатической и моральной мощи, когда народы многих европейских стран приветствовали коммунистов как своих освободителей от фашистского ига. Именно в то время в ряде восточноевропейских стран к власти пришли коалиционные партии, созданные по типу Народного фронта. Идеи Горбачева получили поддержку компартий нескольких западноевропейских стран, особенно Компартии Италии, и он был готов к серьезным уступкам ради реализации своих планов. «Пришло время признать, что, даже следуя логике «холодной войны», преимущество в обычных вооружениях, которое Советский Союз имеет в Европе, потеряло после достижения ядерного паритета с США какой бы то ни было политический смысл. Напротив, такое положение способствует поддержанию «образа врага» по отношению к СССР и создает все новые угрозы для нашей собственной безопасности»{441}.
Увлеченность и даже иногда некоторая безрассудность Горбачева в реализации своей идеи полностью соответствовала традиции русских царей-миротворцев и министров иностранных дел, сознававших нищету своей страны и, следовательно, ее незащищенность, которые стремились к созданию неких общеевропейских структур безопасности. В некотором смысле он напоминает русского императора Александра I, проповедовавшего «вселенское евангелие мира и братской любви», которое он пытался реализовать в Священном союзе. Разница состояла лишь в том, что Горбачев действовал, исходя из ощущения близкого поражения, а не победы.