Большинство лидеров Прибалтийских республик выразили готовность подписать этот договор. Но 19 августа 1991 г., за день до проведения церемонии подписания Союзного договора, самопровозглашенный Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) во главе с вице-президентом Геннадием Янаевым выступил с заявлением о невозможности «по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР» и объявил о введении в стране чрезвычайного положения «в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, национальной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза»{468}. Кроме Янаева, основными членами ГКЧП были министр внутренних дел Борис Пуго, министр обороны Дмитрий Язов и шеф КГБ Владимир Крючков, все назначенные на посты Горбачевым. Они приказали ввести в Москву войска и бронетехнику и готовились к штурму Белого дома — здания, где размещался Верховный Совет России.
Переворот планировался в течение длительного времени, но тем не менее был осуществлен крайне неумело, так как содержал внутреннее противоречие. Бывший в то время заместителем командующего воздушно-десантными войсками генерал Александр Лебедь сказал об этом так: «Какой захват власти могли осуществить эти люди?! Они и так были воплощением власти...»{469} До сих пор силовые структуры и КПСС оставались едины, но теперь между ними произошел глубокий раскол. ГКЧП пытался восстановить нормы закона и власти, которые к тому моменту были уже полностью дискредитированы. Примечательно, что это было сделано самим партийным руководством. Заговорщики полагались на военную систему жесткого подчинения приказам, но эта система была уже полностью развалена. Они также надеялись на безмолвие народа Но народ, который за два года до этого пробудился к участию в реальной политике, уже стал другим.
Кроме того, номинально федеральная структура СССР (на которой в 1921—1922 гг. настаивал Ленин) давала республиканским руководителям одновременно и право, и мотивацию к укреплению своей суверенной власти в республиках в случае ослабления контроля со стороны центра. Достаточно аморфная структура, в рамках которой многие десятки лет удерживались разные народы, теперь проявила свою слабость. Это в полной мере относилось и к самой России. Когда Белый дом, где располагался российский парламент, окружили танки, Ельцин сумел взобраться на один из них и морально разоружил военных, объявив попытку переворота «государственным преступлением», направленным против «законно избранных властей Российской республики»{470}. Он заявил, что те, кто подчинится приказам путчистов, понесут наказание, предусмотренное Российским уголовным кодексом. К этому времени к Белому дому уже подошли тысячи людей, и это было символом свободы. Их присутствие здесь означало, что в случае, если начнется штурм здания российского парламента, это будет сопряжено с большим кровопролитием.
Этой мрачной перспективы оказалось достаточно, чтобы поколебать решимость командиров и солдат, посланных подавить сопротивление путчистам. На случай, если им придется стрелять в безоружных людей, они хотели по крайней мере быть уверенными в законности приказа. Но понятие законности теперь разделилось между российскими и советскими властями, поэтому многие офицеры решили подстраховаться в своих действиях. Причины, по которым штурм Белого дома с 19 по 21 августа 1991 г. так и не состоялся, до сих пор остаются до конца не проясненными. По рассказам одних, сотрудники спецподразделения «Альфа» устроили совещание (совершенно в духе 1917 г.) для обсуждения законности приказа и пришли к выводу, что штурм, по всей видимости, не вполне законен. По другим свидетельствам, никакого приказа о начале штурма вообще не было отдано. Причиной этому могли быть просчеты в подготовке переворота и нежелание путчистов брать на себя ответственность за кровопролитие.
Члены ГКЧП повели себя с характерной для всех их действий двойственностью: они полетели в Крым, чтобы попытаться договориться с Горбачевым. Неизвестно, давал ли им Горбачев повод надеяться на какую-либо договоренность, но, когда путчисты прибыли к Горбачеву на дачу, он велел им удалиться. После некоторого колебания он отдал приказ об их аресте. Это говорит об определенной двойственности позиции и самого Горбачева во всех этих событиях{471}.
То был уже настоящий конец Советского Союза. Политическая сцена, на которую на следующий день вернулся Горбачев, до неузнаваемости преобразилась, хотя сам он не сразу это понял. Через несколько дней Ельцин издал указ о запрещении деятельности КПСС вплоть до окончания расследования ее роли в попытке переворота, а Украина провозгласила себя независимым государством. Вскоре ее примеру последовало и большинство других республик. Одни сделали это более решительно, другие — с некоторым трепетом. Все руководители республиканского уровня поняли, что уже не могут рассчитывать на помощь Москвы, и поэтому решили создать себе социальную опору на местах. Новая социальная база властей в теперь уже бывших союзных республиках формировалась на основе слияния интересов националистически настроенной интеллигенции и самой правящей элиты.