За последние пару десятилетий проблемы влияния официальной политики и экономического роста на крестьянство стали предметом ожесточенных споров между историками. Традиционная интерпретация исходит из того, что крестьяне были освобождены на условиях, которые заметно затруднили их собственные усилия по улучшению своего экономического положения: им предоставили слишком мало земли, они были обременены долгами и к тому же привязаны к сельской общине, что самым серьезным образом сковывало их мобильность и платежеспособность. Они были вынуждены продавать зерно на весьма невыгодных для себя условиях, не могли накапливать достаточный капитал и все глубже погружались в омут задолженности и нищеты{8}.
Только недавно, получив доступ к более разнообразным статистическим данным, некоторые историки, наоборот, указали, что многие крестьяне все-таки покупали землю, платили косвенные налоги и, стало быть, улучшали свои дела путем увеличения производительности труда или диверсификацией своей деятельности за пределами аграрного сектора экономики. При этом сельская община не только не сдерживала, но и поощряла такую активность, так как получала значительные выгоды от их дополнительных доходов. Очень важным обстоятельством в новой интерпретации крестьянской жизни является тот факт, что развитие тяжелой промышленности, по крайней мере на ранних этапах, не только не вымывало из экономики мелкое производство, но и, напротив, способствовало ему, снабжая необходимым количеством дешевых орудий труда и материалов{9}.
В разрешении спора между представителями этих течений большую роль играет взгляд на региональное развитие страны. В центральных сельскохозяйственных областях к югу и юго-востоку от Москвы вплоть до Поволжья сложная комбинация факторов делала процесс улучшения сельскохозяйственного производства практически невозможным: густая заселенность этих районов, преобладание мелких земельных наделов, отсутствие больших городских рынков и морских портов обрекали большую часть мелкотоварных хозяйств на порочный круг недопроизводства, безденежья и чрезмерных налоговых отчислений, неизбежно приводили к деморализации населения. При этом наиболее активная часть покидала насиженные места и отправлялась на поиски работы в другие регионы страны. Именно в этом районе и во всем Поволжье в целом сильнее всего свирепствовал голод 1891 г., ставший причиной широкомасштабной эпидемии{10}.
В сельских же районах, расположенных вблизи больших городов, морских портов или западных границ империи, предпринимательская деятельность и развивалась активнее, и приносила значительные результаты. Это прежде всего касается центральных промышленных районов, Прибалтийского региона, западных областей и Польши, степных районов Дона и Кубани, а также Новороссии, занимавшей обширные территории Северного Причерноморья. Рост промышленных городов и постепенное улучшение дел в сельском хозяйстве этих регионов привели к появлению более зажиточного, более энергичного и уверенного в себе населения, многие представители которого стали переезжать в большие города. Парадоксальным результатом такого неравномерного географического распределения возможностей стало то, что многие быстро растущие промышленные города и регионы были заселены людьми нерусского происхождения, в то время как отсталые, пораженные нищетой и бедностью районы были в основном русские{11}.
Возрождение революционного движения
Убийством Александра II в 1881 г. народовольцы так и не достигли своих политических целей. Более того, цареубийство привело к разгрому Центрального комитета «Народной воли», большинство членов которого было арестовано в ходе последовавших после убийства полицейских расследований. Правда, многие провинциальные организации продолжали существовать, но их способность к согласованным действиям была самым серьезным образом подорвана. Только к концу 1890-х гг. наметилось некоторое оживление, и уцелевшие лидеры революционного движения сумели восстановить единую всероссийскую организацию, которую они окрестили партией социалистов-революционеров.
К этому времени их деятельность стала объектом пристального внимания со стороны полиции, которая претерпела значительные изменения после убийства царя. Режим тщательно перетряхнул все полицейские ведомства, отвечавшие за безопасность империи, и преобразовал скомпрометировавшее себя Третье отделение полиции в новый, расширенный департамент полиции, в обязанности которого входила защита высших государственных чиновников и скрупулезное расследование деятельности всех террористических организаций. Кроме того, в этом департаменте появились собственные охранные отделения («охранка») — сначала в Москве, Санкт-Петербурге и Париже (для слежки за деятельностью эмигрантов), а потом и в двадцати других крупных городах империи. Сергей Зубатов, глава московского охранного отделения, приложил немало усилий для воспитания нового поколения особым образом подготовленных полицейских чинов и наведения должного порядка в систематическом учете и контроле их деятельности. Другими словами, полиция безопасности постепенно становилась профессиональной, и даже Ленин отметил это качество, когда говорил, что революционная партия должна управляться небольшим количеством профессионалов, «профессионально вышколенных не менее нашей полиции»{12}.