Эта цивилизация претендует на воплощение прогресса и вселенский характер, но ей чужд не только напряженный поиск абсолютного добра культуры Достоевского. Крушащему весь мир и саму европейскую культуру янки не <внятны> ни <острый галльский смысл>, ни <сумрачный германский гений>, ни Декартовы страсти души, ни фаустовские сомнения – лишь libido dominandi – похоть властвования, от которой предостерегал великий европеец Бл. Августин. При таком упадке духовного экономический демонизм и глобальный геополитический мессианизм атлантической цивилизации бросают вызов всем великим духовным, культурным и национальным традициям человечества. Поэтому <время славянофильствует> в том смысле, что русская идея всечеловечности <загорается необычайным светом над потоком всемирных событий, что смысл разоблачений и откровений III тысячелетия находится <в поразительном созвучии с предчувствиями славянофилов>3.
Исторически жизнеспособная национальная государственность во все времена должна опираться на воплощенный в праве (соответствующем своей эпохе) органический строй народной жизни. Ибо <дух народный составляет нравственное могущество государства, подобно физическому нужное для его твердости>4. Основанное на идеологических схемах и абстрактных планетарных идеях (как это
' Эрн В.Ф. Сочинения. Время славянофильствует. Война. Германия. Европа и Россия. Лекция первая. М., 1991, с. 371.
2 Запись в архиве П.Н. Савицкого. Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992, с. 57.
'Эрн В.Ф. Сочинения. Время славянофильствует.., с. 372.
''Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. СПб., 1914, с. 28.
11
было в 1917 г.) государство, даже сумев преодолеть период насилия над национальным началом, по своему замыслу и природе не могло охранять цели и ценности русской державотворящей нации. К концу XX века русский народ переживает исторический упадок, а держава, впитав отчасти <дух народный> в годы войны, что дало ей временный взлет могущества на мировой арене, вновь утратила его и пришла к распаду и краху, к кризису самосознания и нигилизму к своей истории.
Время смятения человеческого самосознания, когда человек и нация, растерявшие свои положительные идеалы и веру, остаются только со знанием того, чего они не хотят, во что не верят, и со всей сохранившейся у них страстностью способны лишь на критику и борьбу против этого единственно им ведомого и ненавистного, представляет самые драматические, безвыходные положения истории. Предвидя это явление, выдающийся консервативный русский философ конца XIX века П.Е. Астафьев указал, что выход состоит прежде всего в уяснении утраченного <положительного содержания самосознания, во внесении света и порядка в смутный хаос только отрицательных стремлений человека, в ясном определении того положительного идеала и критерия жизни, без которых "можно только томительно и бессмысленно метаться">5. Уяснить масштаб и очертания зримого катаклизма и внутренней его сути, нащупать связь драматического момента русской истории с неумолимым общим ходом истории мировой – задача не из легких и предполагает выбор критериев исторического исследования.
Уничтожение российского великодержавия во всех его духовных и геополитических определениях, устранение равновеликой всему совокупному Западу материальной силы и русской, всегда самостоятельной исторической личности с собственным поиском универсального смысла вселенского бытия – вот главное содержание нашей эпохи. Под видом прощания с тоталитаризмом сокрушена не советская – русская история. Потемкин – уже не Таврический, Суворов – не Рымникский, Румянцев – не Задунайский, Дибич – не Забалканский, Паскевич – не Эриваньский, Муравьев – не Карский, что вызывает в памяти строки М. Волошина 1917 года:
<Не надо ли кому земли, республик да свобод? И Родину народ сам выволок на гноище как падаль>. Некоторое оздоровление национального, государственного и внешнеполитического сознания общества и политической элиты так, похоже, и не коснулось осмысления одной из крупнейших национальных катастроф Нового времени, когда 25 млн. русских, не сходя ни шагу со своей исторической земли, оказались за пределами Отечества под разными чужими государственными флагами. Русский народ – основатель и стер-
5 Астафьев П.Е. Смысл истории и идеалы прогресса. Философия нации и единство мировоззрения. М., 2000, с. 93.
12
жень российской государственности – был насильственно расчленен.
Россия оказалась в конце XX века на перепутье, напоминающем ее судьбу в начале столетия. Глубоко и сочувственно анализируя тот опыт, русский философ-эмигрант С. Франк предостерег давать <поверхностные и не достигающие существа дела> объяснения, которые возлагают вину за крах державы на отдельных лиц, на неумелость правителей или злую волю руководителей политической жизни <в злосчастные дни свободы>, хотя признает, что можно было избежать многих роковых ошибок. Но само <обилие этих ошибок и преступлений свидетельствует, что они не были необъяснимым скоплением случайностей. Вся эта длинная цепь отдельных гибельных действий, из которых слагались постепенное крушение русской государственности и роковая слепота общественного мнения, – все это лишь внешние симптомы более глубоко коренившейся болезни национального организма>. Такое осознание побуждает к выявлению более глубоких причин этого крушения и источника <зла в его более общей и потому более глубокой форме>6. Ибо русская трагедия не исключительное явление, но лишь фокус мирового движения.
Вместе с русской историей на глазах рушится все поствизантийское пространство, охваченное апостасией. Отпадают сухие ветви и с древа православного славянства. В вотчину Запада почти добровольно переходит Киевская Русь – колыбель русского православия и символ византийской преемственности. Печальным знамением времени становится entente православной Грузии с атлантической Портой, а вход британских кораблей в Севастополь символизирует возвращение из прошлого Восточного вопроса. На этом апокалипсическом фоне недолгое сербское сопротивление – последний чистый и яркий язык пламени, вырвавшийся из гнилостного тления славянства. После овладения Балканами англосаксы совершают бросок в Центральную Азию – подбрюшие России, и, наконец, торжествующий Т. Блэйр вступает миротворцем в Кабул, восстанавливая на невиданном уровне позиции <к востоку от Суэца>, о чем не могли даже мечтать Пальмерстон и Биконсфильд. Этот передел мира 3. Бжезинский пытается провозгласить как окончательную победу <Европы Петра>, претенциозно расширяя значение последних событий до победы над ненавистной византийской схизмой. Но, напротив, происходит очевидная смена внутрихристианского спора об истинном пути на выбор в пользу хлеба и власти. <Священная Римская империя> уступает место Pax Americana, а некогда великая <Европа Петра> стремительно утрачивает роль явления мировой истории и культуры, растворяясь в <Новой Атлантиде>.
6 Из глубины. Сборник статей о русской революции. Нью-Йорк, 1991, с. 316.
13
* *
Панорамный взгляд на мир в его непрерывном развитии побуждает заметить, что любые крупные геополитические сотрясения мирового равновесия имеют куда более глубинные причины, нежели простое межгосударственное соперничество, а сама <мировая жизнь есть область великой борьбы, в которой… решаются судьбы человечества, не только то, чем люди сами хотят быть и чего они желают для себя, но то, что Высшими силами вселенского бытия поставлено целью мировой жизни, той целью, для которой люди получили именно данную, а не какую иную природу и способности>7. Истинные побудительные мотивы явлений человеческой истории приоткрываются в осознании, что любая государственная стратегия, социально-экономическая доктрина или концепция внешней политики всегда имеет философскую основу, а еще глубже – религиозную, определяющую смысл исторического бытия и определенное видение собственной роли и места в мировой истории.
Немецкий историк Е. Бернхейм считал, что история – это не просто описание событий, но наука о <развитии человечества>8. В сравнении с этим слова Р. Арона <история – это изучение человеческого прошлого>9, кажутся упрощением. Люсьен Февр – основатель журнала и исторической школы <Анналы> подчеркивает, что <история интересуется не человеком, но человеческими обществами, организованными группами>. В том же духе говорит об истории Калло: <История – это описательная наука, интересующаяся данным обществом как целым через призму времени>10. Жак Ле Гофф, крупнейший современный продолжатель <Анналов>, развивает концепцию <тотальной> истории, включающей как духовную, так и материальную культуру, не устанавливая между ними иерархии и <избегая понятий <базиса> и <надстройки>, которые насилуют постижение исторических структур и их взаимодействие>". Иохан Хейзинга, выдающийся голландский историк и философ культуры, ищет более глубокий подход, понимая, что <события, объяснить которые мы хотели бы в их взаимосвязи, можно рассматривать в противоположных парадигмах добродетели и греха, мудрости и глупости… силы и права, порядка и свободы, интереса и идеи, воли и обусловленности, индивидуальности и массы, да еще в масштабах, которые позволяют наши собственные образование и мировоззрение>. Следовательно, рас-