— Теперь, друзья, я снова с вами, и клянусь Георгием, которого честно ношу четырнадцать лет, что не осрамлю имени командира!
Ответом ему было «Ура!», а Арбузов закончил:
— Если же вы увидите во мне труса, то заколите меня штыком, а на убитого — плюйте!
Начались новые бомбардировки. Гремели сотни орудий, начинались и захлебывались атаки.
Показательная деталь (лучше оценить ее мы сможем позднее — когда речь у нас будет о Русской Америке)... 2 сентября было затишье — хоронили адмирала Прайса. Во время похорон в Тарьинской губе союзники встретили двух американских матросов с судна, заходившего в Петропавловск. «Нейтральные» янки рубили дрова, но тут же показали англичанам тропинку, по которой можно незаметно провести десант. И этот предательский поступок положение русских осложнил.
Решающее же сражение произошло 5 сентября. Союзники только на берегу имели в штурмовых отрядах примерно тройной перевес.
Мичман Николай Фесун, командовавший одной из стрелковых береговых партий с «Авроры», писал позднее: «Энтузиазму, одушевлению всех вообще не было пределов; один кидался на четверых. И все держали себя так, что поведение их превосходит похвалы».
Поэтому Завойко штурм отбил, и союзники убрались из Авачинской бухты. Однако опасность не исчезла.
И тогда губернатор решает эвакуировать морем гарнизон и жителей в устье Амура и там укрепить Николаевск, установив связь и с Де-Кастри (вот когда жизненно пригодилось открытие Невельским прохода из Японского в Охотское море).
Вскоре наши силы в устье Амура достигали уже двух тысяч человек, а новые батареи Николаевска надежно прикрыли вход в великую реку, отныне полностью русскую.
Попытка англо-французов высадиться у Де-Кастри была быстро ликвидирована, на чем их боевая активность на Дальнем Востоке и закончилась.
Так что если бы Невельской с Муравьевым незадолго до этих событий промедлили, то Россия могла бы получить у себя под сибирским «боком» серьезные неприятности, возникшие, по сути, из ничего...
И еще один вывод можно и нужно сделать из петропавловской обороны... Получая достойный отпор даже малых русских сил, Запад тут же сникал и шел на Дальнем Востоке на попятный.
Французский участник «союзной» экспедиции в Петропавловск Эдмонд де Айи восхищался умением и распорядительностью генерала Завойко и капитана Изыльметьева, сравнивал их даже с адмиралом Нельсоном, прекрасно сознававшим значение времени для успеха, и заключал: «Как восхитительно их умение пользоваться временем».
Насчет времени тут сказано было точно! Изыльметьев до сражения у Петропавловска уже сталкивался с союзной эскадрой в перуанском порту Кальяо. «Аврора», зайдя туда, была союзниками задержана. Узнав стороной, что они только и ждут официального сообщения о начале войны с Россией, чтобы захватить русский фрегат, Иван Изыльметьев после десяти дней выжидания (умение ждать иногда тоже есть умение пользоваться временем) в кратковременном утреннем тумане семью десятивесельными шлюпками бесшумно вывел «Аврору» из гавани и был таков.
А потом сделал переход из Кальяо в Петропавловск в рекордно короткое время — в 66 дней!
Увы, ценить время и умело пользоваться им умели русские первопроходцы, «крепкие русские люди», но никак не царедворцы и их августейшие «шефы»...
Тем не менее решительные действия русских патриотов Муравьева, Невельского, Завойко и их соратников в Амурском крае явно подтверждали мнение де Айи. Они на корню подсекли чужие заморские амбиции и вместо обострения положения позволили прийти к мирным решениям с соседями-китайцами.
Хотя и непростым путем.
За несколько лет до начала Крымской войны Невельской получил, наконец, относительную свободу рук. Одернутое Николаем Морское министерство теперь уже не сдерживало капитана, а, напротив, поручило ему руководство Амурской экспедицией 1850 — 1855 годов.
При всем своем чисто научном значении эта экспедиция сыграла прежде всего выдающуюся политическую, а уж потом — географическую роль.
Впрочем, самого Невельского, выполнившего свое основное дело, Петербург с Дальнего Востока все же убрал.
Бывший декабрист Гавриил Степанович Батеньков в письме из Тобольска к столичному другу недоумевал: «Невельской — великий энтузиаст Амурского дела; мне непонятно, почему его удалили».
Да вот потому и удалили, что он был энтузиастом дела, а не его имитации. Не исключено, правда, что тут сыграло свою роль и нарастающее отчуждение между Невельским и Муравьевым.
Прискорбно, но факт, а его из истории (если она не в кавычках), как и слова из песни, не выкинешь.