Корсаков Невельского не нашел, потому что тот — как «крепкий русский человек» — на собственный страх и риск уже двинулся из Петропавловска-Камчатского прямо к Сахалину и в Амурский лиман.
Пока «Байкал» занимался промерами и картографической съемкой берегов, делая открытие за открытием, Муравьев на судне «Иртыш» проплыл к Камчатке и вскоре ушел оттуда, всюду на обратном пути расспрашивая о Невельском.
Слухи были неутешительны, однако Муравьев задержался в форте Аян на Охотском побережье в районе хребта Джугджур для прояснения ситуации. Он не знал, что туда же идет и возвращающийся в Петропавловск Невельской. Но недаром лихой капитан назвал один из открытых им заливов заливом Счастья.
Счастье ему сопутствовало, и вскоре Муравьев увидел корабль Невельского, входящий на рейд Аяна. Радость губернатора была так велика, что он наплевал на этикет и на первой же попавшейся лодке направился к «Байкалу».
Эх, уважаемый читатель! Сцена встречи журналиста-англосакса Стенли с отысканным им в дебрях Африки Ливингстоном известна широко. Однако нам с тобой надо знать и сцену встречи русских Муравьева с Невельским.
Вот лодка подходит к борту устало покачивающегося, потрепанного судна, и главный начальник русского флота в водах Тихого океана по шторм-трапу поднимается на палубу.
Обветренный полукругосветным путешествием капитан «Байкала» салютует и вместо приветствия по статуту порывисто, даже не титулуя начальство, сообщает:
— Сахалин — остров!
— Амур?
— Устье Амура доступно для морских судов, глубина пролива между берегом и Сахалином — пять сажен!
— Устали?
— Устали, ваше высокопревосходительство!
— Молодцы! Молодцы...
Увы, это было лишь радостное начало непростой и зачастую грустной истории.
Муравьев отправил Невельского и Корсакова в столицу с сообщениями об открытиях, однако в «правящих сферах» новости вызвали лишь жестокое... недовольство.
Не думаю, что тут хоть какое-то значение имело то, что такой лихой и опытный мореплаватель, как барон Фердинанд Петрович Врангель (к тому же — член-корреспондент Академии наук), ранее представлял Николаю рапорт, где заявлял, что устье Амура доступно лишь для мелкосидящих лодок. Николай на сем написал: «Весьма сожалею, вопрос об Амуре, как реке бесполезной, отставить».
Невельской опроверг Врангеля, да еще и «самовольно», но не тот был человек Фердинанд Петрович, чтобы по этому поводу гневаться. Нет, главную роль тут сыграло соединение государственной тупости высшей петербургской бюрократии с прямой, пожалуй, государственной изменой. И первую роль тут играл министр иностранных дел Карл Нессельроде.
Если в грибоедовские времена Фамусовы более всего беспокоились о том, что скажет «княгиня Марья Алексевна» (ныне, в путинские времена, эту легендарную княгиню сменил «друг» Буш и прочие «друзья»), то тогда у действительных статских и тайных советников голова болела при мысли о возможном неудовольствии Англии, «дружественного» Китая, «дружественной» (надо же — и тогда «дружественной»!) Америки...
То, что цинский императорский Китай нам «дружественен» до тех пор, пока мы на Амуре хлопаем ушами, в расчет не принималось, и Невельской казался непозволительным возмутителем спокойствия.
Русская активность была не по душе и тем интернациональным, а точнее — наднациональным, силам, которым такая активность путала все их долгосрочные антироссийские планы еще с петровских времен и агентом которых в России был Нессельроде. Да и не он один.
Еще до открытия Невельского Особый комитет под председательством Нессельроде с участием военного министра графа Чернышева, генерал-квартирмейстера Берга и другой сановной сволочи постановил признать Амурский бассейн принадлежащим Китаю и отказаться от него навсегда.
Вот как оно было, читатель!
А тут какой-то Невельской...
Н-да...
Только приезд самого восточносибирского губернатора и его доклад Николаю положение как-то спас. Невельской вышел сухим из казенных столичных чернильных «вод» и благополучно вернулся к водам Охотского моря.
А там к устью Амура уже подбирались иностранные (английские и американские по преимуществу) суда. И Геннадий Иванович рискует еще раз! Он по собственной инициативе входит в Амур, поднимается до гилякского селения Тыр и объявляет, что местное население отныне поступает под руку и защиту русского императора.
Точный статус амурских земель не был тогда определен межгосударственными трактатами, и поступок русского моряка имел далеко не местное значение, о чем я еще скажу.