В 1961 г. журнал «Коммунист» опубликовал статью, в которой ярко отразилось представление советского руководства о роли третьего мира в глобальных процессах. В ней приводилась следующая статистика: численность населения социалистического лагеря с 1945 по 1960 г. выросла на 830 млн человек, и только 80 млн из них были гражданами стран, освобожденных СССР в ходе Второй мировой войны. 750 млн были гражданами слаборазвитых, как тогда говорили, стран. Эту тенденцию автор проецировал в будущее. «Как известно, – писал он, – многие слаборазвитые страны уже начали использовать методы индустриализации, применение которых привело социалистический лагерь к таким разительным успехам. Мы не знаем, сколько этих стран вольются в содружество социалистических стран в течение следующих десяти или двадцати лет, но мы можем ожидать, что притягательность социалистического лагеря для них будет увеличиваться с каждым годом». Отсюда – статистическая проекция: за 20 лет, с 1960 по 1980 г., население стран социалистического лагеря возрастет с 35 до 54 % населения земного шара; население «империалистических стран» (списка нет) упадет с 20 % до 16; а население «прочих» упадет с 45 до 30 % [173] .
Сейчас эти пророчества кажутся настолько наивными, что их неловко читать. Но в 60-е – начале 70-х годов прошлого века освободительные движения и вновь освободившиеся страны одна за другой обращались к СССР за помощью, провозглашали строительство социализма своей целью и отвергали капитализм. Война во Вьетнаме связала США руки и уменьшила их желание вмешиваться в другие региональные конфликты, а политика разрядки создала у СССР иллюзию, что в отношении стран третьего мира у него руки свободны. Антиколониальная позиция СССР на международной арене и его помощь освободительным движениям способствовали росту его престижа в третьем мире.
Революция в Португалии и деколонизация Анголы и Мозамбика вызвали новый подъем оптимизма. «Мир поворачивался в нашем направлении», – говорил об этом времени двумя десятилетиями позже К. Н. Брутенц [174] . Победа мирового социализма казалась достижимой и даже близкой, и советская стратегия состояла в ее приближении.
Помощь оказывалась самым разным движениям и странам, но не всегда и не всем в одинаковой степени. Вопрос об относительной важности для СССР каждого конкретного региона или страны в каждый данный момент определялся несколькими факторами: расстановкой сил на внешнеполитической арене, географическим положением региона, его стратегической важностью для противоположного лагеря и идеологической ориентацией каждого из национально-освободительных движений. О важности – стратегической или иной – того или другого региона для самого СССР в открытой печати и официальных документах не говорилось. Стратегическое положение стран, где шла борьба, и их ресурсы обсуждались только в качестве причин того, почему за ту или иную страну держатся империалисты.
Каково же было место Южной Африки в советском видении мира и в советской политике? Действительно ли она была сердцевиной советской стратегии, как это утверждали южноафриканские идеологи?
Высказывания на этот счет людей самых разных взглядов оказались довольно сходными.
В. Г. Солодовников, директор Института Африки РАН и заместитель председателя Советского комитета солидарности стран Азии и Африки, в конце 1970-х – начале 1980-х годов советский посол в Замбии, писал: «Довольно долго наши интересы в Южной Африке были преимущественно идеологическими – национально-освободительные движения рассматривались как один из трех потоков мирового революционного движения» [175] .
А. Л. Адамишин, заместитель министра иностранных дел СССР в перестроечные годы, а затем заместитель министра иностранных дел России, утверждал: «Внешнеполитический курс СССР, как и нашего основного противника – США, был глубоко идеологизирован… Третий мир… рассматривался как резервный отряд социализма, откуда в наш лагерь переходили – или рекрутировались – очередные кандидаты [176] .» Но «… Африканский континент, – продолжал он, – не входил тогда (в 70-80-е годы. – А. Д., И. Ф. ) в число наших внешнеполитических приоритетов, а Юг Африки был регионом, „который в силу его географической удаленности и ограниченности круга наших интересов там, не имеет для нас самодовлеющего значения“ [177] .