Если верить шведам, то и поляков следует отнести к той же самой «неотесанной» компаний. И так далее. В конце концов в одном ряду с русскими окажутся все европейские народы без исключения.
Хорошо известно, в каком тоне писали в те славные времена католики о протестантах, а протестанты о папе римском и католическом монашестве. Само миросозерцание Средневековья покоилось прежде всего на фанатичной вере, на авторитетах и делах веры. Любой иноверец, таким образом, априори считался варваром, и ему приписывались все пороки, какие только могли по случаю вспомнить.
Не без греха, естественно, в этом смысле и сами русские. Мало кто из нынешних россиян помнит о той нетерпимости, с какой относились во времена Средневековья наши предки к иноземцам — существам, по их мнению, низшим и нечистым.
Один из европейских путешественников, комментируя в своих мемуарах запрет православного патриарха на ношение иностранцами русской одежды, с иронией заметил, что это распоряжение было для них примерно таким же наказанием, как если бы рака приказали утопить в озере. Мемуарист побывал в Московии проездом, а потому явно не понял суть проблемы. На самом деле все не так просто.
Желание носить русское платье возникло у жителей Немецкой слободы неслучайно: в те времена появление иноземца на улицах Москвы вызывало у простого и необразованного люда приблизительно такую же реакцию, какую вызвал бы сегодня очутившийся на городской площади марсианин. Далеко не всем иностранцам подобная реакция, в которой сквозило не только детское любопытство, но и брезгливый ужас, могла нравиться. Желание смешаться с толпой в подобной ситуации понятно. Так что пример с раком, брошенным в воду, неудачен. Несчастного рака по приказу патриарха, наоборот, вытаскивали из воды и бросали на жаровню.
Если иноверец входил в русскую церковь, она считалась оскверненной. В русских богослужебных книгах XVII века был чин очищения церкви, куда вошел иноверец, абсолютно тождественный с чином очищения церкви, если туда случайно забежала собака.
Присутствие иноверца оскверняло иконы даже в домах частных лиц. В деревнях крестьяне после постоя иноземцев приглашали в избу попа, который должен был вновь освящать иконы. Есть свидетельство о том, что, когда один немец купил у русских каменный дом, бывшие хозяева выскребли все иконы, написанные на стенах, на штукатурке и даже пыль от них унесли с собой, чтобы иностранец не оскорбил своим взглядом русских святынь.
Отношения между русскими и иноземцами того периода — это история о том, как варвар варвара жить учил. Если говорить о технологиях и общем культурном уровне, тогдашняя Русь от Запада, конечно, отставала в силу уже названных исторических причин. Если же говорить о морали, терпимости, способности услышать и понять собеседника, а именно это в конечном итоге и определяет уровень подлинной цивилизации, то дикарями оставались обе стороны. И довольно долго.
Стереотипы как камень, и они разрушаются, но на это требуется изрядное время. На рубеже XVIII и XIX веков русский историк Карамзин писал:
...если бы одним словом надлежало означить народное свойство англичан — я назвал бы их угрюмыми так, как французов — легкомысленными, италиянцев — коварными.
Во второй половине XX века известный немецкий писатель Генрих Белль все еще отмечал «беллетристические предрассудки» и штампы в западноевропейской литературе:
...русские непременно с бородой, одержимые страстями и немного фантазеры; голландцы неуклюжие и, как дети, наивные; англичане скучные или немного «оксфордистые»; французы то чрезмерно чувственные, но невероятно рассудочные; немцы либо целиком поглощены музыкой, либо беспрестанно поглощают кислую капусту; венгры, как правило, безумно страстные, таинственные и накаленные, как нить электрозажигалки.
Дурно и смешно, конечно, но это все-таки уже и не «отрезанные младенческие головки на алтарях». Прогресс несомненен, хотя до объективного взгляда на соседа еще далеко. Камень (предрассудков и стереотипов) серьезно искрошился и измельчал. Правда, одновременно оброс новыми наслоениями мусора. Прав Дидро, обративший внимание на то, как легко «образованному народу отступить в варварский быт». И уж тем более отступить к варварской психологии.