Главным дефектом такой системы, который был известен с самого начала, была тенденция номенклатуры к превращению в сословную касту, к образованию кланов, приобретавших большую силу, если местным и хозяйственным руководителям удавалось воздействовать на партийные органы (в широком смысле слова «коррумпировать» их). Таким образом, номенклатурная система со временем неизбежно «портилась» и превращалась в систему сплоченных групп, которые следовали не интересам государства, а своим частным групповым интересам. В рамках Советского государства это противоречие не было разрешено, и номенклатура в конце концов совершила «революцию сверху», уничтожив Советское государство и приняв активное участие в разделе государственной собственности.
Наконец, единая партия выполняла важную роль в процессе легитимации идеократического государства. Она была необходимой инстанцией как хранитель и толкователь благодати. Поэтому сама партия, ВКП(б) и потом КПСС, имела совсем иной тип, нежели партии западного гражданского общества, конкурирующие на «политическом рынке». Будучи единственной партией у власти, КПСС по сути была особым «постоянно действующим» собором, представляющим все социальные группы и сословия, все национальности и все территориальные единицы. Внутри этого собора и происходили согласования интересов, нахождение компромиссов и разрешение или подавление конфликтов — координация всех частей государственной системы. Понятно, что в партии соборного типа, обязанной демонстрировать единство как высшую ценность и источник легитимности всего государства, не допускалась фракционность, естественная для «классовых» партий Запада.
Вспомним исторический опыт учреждения в России многопартийной политической системы. Партии (от слова «часть») есть порождение буржуазных революций, когда сословное общество с его стабильной структурой распределения прав и обязанностей уступало место классовому гражданскому обществу. Партии представляли интересы разных социальных групп в обществе «войны всех против всех». Такая роль партий отражена в теориях классовой борьбы как части формационного подхода к пониманию общества.
Этот процесс шел и в России периода раннего капитализма (начало XX в.) — возник спектр «классовых» партий — кадеты и октябристы, эсеры и социал-демократы, ряд мелких партий. С активным участием Запада (через политическое масонство) готовилась и «оранжевая» революция февраля 1917 г. с опорой на социальное недовольство практически всех классов и сословий.20
Но в противовес этим партиям возникли и совсем иные политические организации — «партии нового типа», целью которых было действие, предотвращающее разделение народа на классы. С точки зрения либералов и всего масонства, это были партии контрреволюционные. Одна из этих «партий», Союз русского народа, была консервативной (и даже реакционной). Она была полностью лояльна к монархической власти и пыталась выполнить безнадежную программу — остановить революцию.
Другая «партия», большевики, «оседлала» (вопреки официальной доктрине марксизма) архаический крестьянский коммунизм подавляющего большинства населения России и, вобрав в себя энергию «оранжевой» революции, перенаправила эту энергию на восстановление российской государственности, реставрацию империи, и даже, в новых формах, самодержавия. «Классовые» партии в союзе с Западом попытались преодолеть этот проект в Гражданской войне, но безуспешно.
По своему отношению к России как цивилизации черносотенцы и большевики были партии родственные, имевшие целью разрешение противоречия не классового, а цивилизационного типа (только при этом условии разрешались и социальные противоречия). Кадеты даже называли большевиков красной сотней. Именно поэтому западническая либеральная часть российской интеллигенции питает совершенно иррациональную ненависть именно к этим двум культурно-политическим течениям — черносотенцам и большевикам. Она благосклонно относится к кровавым террористам эсеров, к разрушительному пафосу анархистов, к тоталитарному революционизму Троцкого или марксистскому социализму меньшевиков. Но цивилизационный вектор черносотенцев и большевиков, их отрицание западного либерализма делают их исчадиями ада — и создаются черные мифы, которые лелеет подсознание российского «демократа» (да и западного тоже).
Черносотенцы и большевики разными способами пытались преодолеть одну и ту же угрозу — втягивание России в зону периферийного западного капитализма с утратой ее цивилизационной идентичности (отсюда следовали и прямые социальные угрозы для главного сословия России — крестьянства).21