Можно полагать, что газета вообще пошла на эту публикацию под некоторым внешним давлением и руководствовалась стремлением поддержать Шведскую академию, отказывающуюся идти на поводу у общественности. Стремление это ощутимо в статье Янссона, который растолковывал оппонентам беспочвенность их претензий.
Эта дискуссия разгорелась накануне утверждения парламентом (13 ноября) беспрецедентного по своим масштабам торгово-кредитного договора с СССР, подписанного благодаря усилиям министра торговли, члена правления Общества дружбы Швеция — Советский Союз социал-демократа Гуннара Мюрдаля. В атмосфере невиданного советско-шведского сближения выдвинутые Лу-Йуханссоном и Сванбергом обвинения в игнорировании советской литературы и в пристрастном отборе кандидатов ставили Нобелевский комитет — особенно после провозглашения 14 ноября новым лауреатом Германа Гессе — в неловкое положение.
Особенно разозлились поклонники Шолохова в рядах Коммунистической партии, разочарованные еще и тем, что А. М. Коллонтай не получила Нобелевской премии мира в Норвегии. Густав Йуханссон — редактор «Ny Dag» на протяжении 25 лет, член парламента от Коммунистической партии, видевший в СССР землю обетованную, страстно опровергавший «чудовищную буржуазную ложь» о советских лагерях и издавший в 1945 году биографию Коллонтай, — выступил 16 ноября со статьей, заклеймившей решения Нобелевских комитетов. Публициста возмущало то, что из восьми присужденных в этом году премий семь даны американцам, а для литературной вытащили на свет немца Германа Гессе, которого во время войны позволено было читать в оккупированной Дании (что якобы свидетельствовало о близости его творчества нацистской идеологии). В то же время достойного кандидата из СССР не нашли, хотя выдвигались такие сильные кандидатуры, как Шолохов и Коллонтай.
Однако Нобелевские комитеты направили свои бинокли в ином направлении — на запад и на юг. Перед востоком наши академические мумии воздвигли железную завесу. Старые отъявленные нацисты, такие как Свен Гедин и Фредрик Бэк, бдительно следят за тем, чтобы через нее не просочилось ничто[1330].
12 декабря, сразу вслед за церемонией вручения Нобелевских премий, в той же газете появилась заметка собственного корреспондента в Чехословакии: он рассказал, как велико разочарование в стране и по поводу выбора Г. Гессе, и потому, что ни одна славянская литература не удостоилась внимания комитета; наконец, совершенно позорным является тот факт, что обошли советскую литературу. Чешский переводчик Германа Гессе Павел Эйснер в своем открытом письме вопрошал, отчего Гессе хранил гробовое молчание перед лицом фашистского варварства[1331].
Недовольство советских инстанций получило громкую огласку, когда в московском еженедельнике «Новое время» 9 января 1947 года вышла статья партийной функционерши Натальи Крымовой; она была прикреплена к делегации советских писателей и артистов, съездившей летом в Норвегию и Швецию. В статье говорилось:
Во время поездки мы наблюдали большую тягу к сближению с Советским Союзом, к укреплению экономических и культурных связей с нашей страной в широких кругах шведского народа, а также среди либеральных кругов интеллигенции — писателей, артистов, музыкантов. Шведские писатели жаловались, что плохое знание современной советской литературы и искусства является пробелом в их творческой жизни. Книги советских писателей, переведенные на шведский язык, пользуются большим успехом. В книжных магазинах выставлены «Ленинград в дни блокады» Фадеева, «Непокоренные» Горбатова, «Радуга», «Просто любовь» Ванды Василевской и другие.
Наибольшей популярностью в Швеции из советских писателей пользуется, пожалуй, Шолохов. На одной из наших встреч с представителями интеллигенции видный шведский писатель Ивар Лу-Иохансон посвятил свою речь творчеству Шолохова. Он выдвинул кандидатуру Шолохова на Нобелевскую премию по литературе, охарактеризовав роман «Тихий Дон» как «величайший эпос нашего времени». Другой крупный шведский писатель и публицист, Эрик Бломберг, в связи с выдвижением кандидатуры Шолохова, выступил в печати с рядом статей, посвященных его творчеству.
В беседе с нами писатели, однако, откровенно говорили, что при всей популярности Шолохова в Швеции вряд ли он получит Нобелевскую премию.
— Трудно надеяться, — говорили нам, — что премия будет присуждена советскому писателю, пока в шведской Академии сидят такие реакционеры, как Свен Гедин и Фредрик Бэк.
Один из писателей заметил:
— К сожалению, академические мумии воздвигли поистине железную завесу вокруг советской культуры и направляют свои взоры только на запад.
Эти опасения подтвердились. Шведская Академия присудила Нобелевскую премию швейцарскому писателю-немцу Герману Гессе, мало известному не только в Швеции, но и в других странах[1332].
Запечатленные Крымовой высказывания представителей шведской интеллигенции уже через два дня, 11 января, были воспроизведены в сообщении московского корреспондента «Юнайтед Пресс» Уолтера Кронкайта, помещенном в «Dagens Nyheter».
Затруднительное положение, в котором оказалась Шведская академия из-за этой истории, разрешилось лишь 26 января 1947 года, когда наконец впервые поступила формальная номинация Шолохова. Подал ее литературовед Генри Ульссон (Henry Olsson); незадолго перед тем, в 1945-м, он получил профессуру и сразу, в 1946-м, воспользовался своим правом номинирования на Нобелевскую премию, выдвинув кандидатуру Франсуа Мориака. Придерживаясь праволиберальных политических убеждений, не будучи специалистом по русской литературе и не зная русского языка, он был горячим поклонником «Тихого Дона», и в лаконичной своей рекомендации назвал это произведение «мощным» (mäktigt). Однако есть основания полагать, что свою новую заявку Ульссон написал с целью срочно выручить Академию в той деликатной ситуации, в которую она попала в свете газетных выступлений осени 1946 года. В Академии он был «своим человеком»: с 1930 года (по инициативе Мартина Ламма, его ментора в Уппсальском университете) получил место в архиве Академии, а вскоре после этого жена его была назначена секретаршей Секретаря Академии. В 1935–1945 годах он возглавлял Нобелевскую библиотеку при Шведской академии.
С появлением двух советских кандидатур Академия в начале 1947 года стала ждать заключения о каждой из них от своего эксперта по русским делам Антона Карлгрена, профессора славянских языков Копенгагенского университета. Славист-лингвист и журналист, в 1910–1923 годах — редактор газеты «Dagens Nyheter» и автор трудов о политической жизни (включая книгу о Сталине, 1942), специалистом по поэзии он не являлся[1333]; неимоверно трудный пастернаковский поэтический стиль оказался ему не по силам. Прокорпев над отзывом в течение нескольких месяцев, он прочел пастернаковские стихи не только в оригинале, но и в переводах Баура, Риви и (на немецкий язык) Гуго Гупперта. Вывод, к которому пришел Карлгрен, сводился к тому, что «понять Пастернака может во всем мире не больше людей, чем пальцев на руках». В пастернаковских стихах он обнаруживал «трюкачество» и безвкусицу. «Высокая болезнь» вообще «недоступна человеческому уму». Но, признавал Карлгрен, начиная с 1932 года поэзия Пастернака стала, к счастью, немного доходчивее. Отношение к пастернаковским стихотворным переводам у рецензента сложилось также отрицательное: в них он находил неоправданное «упрощение» оригинала. Проза, в свою очередь, — в особенности «Охранная грамота» — на его взгляд, столь же странна, как стихи. Выделял он только «Детство Люверс», отмечая психологическую глубину повести и сопоставляя ее с Прустом. Карлгрен заключал: для оценки пастернаковского творчества требуется специалист иной, нежели его, квалификации. Сегодняшнего читателя, конечно, не может не поразить контраст между его экспертным заключением и проницательным анализом, содержавшимся в газетной статье молодого Нильссона. Так как отзыв Карлгрена пришел с опозданием, Нобелевский комитет отложил решение вопроса о Пастернаке до следующего года.
1330
1331
1332