То, что илимские хлебопашцы кормили не только себя, но и все неземледельческое население воеводства, все Якутское воеводство, а затем и Камчатское, однозначно свидетельствует – они наладили товарное хозяйство, саму возможность которого в подобных местах отрицает и даже высмеивает профессор и академик Л. В. Милов. И наладили не на несколько нетипичных лет, а на три без малого столетия – вплоть до сталинской коллективизации.
Именно сельскохозяйственное освоение, подчеркивает В. Н. Шерстобоев, стало «стержнем экономического развития Сибири, оно закрепило победу казаков, заставило местные народы сложить оружие, воспринять земледельческую культуру русского крестьянства и навсегда сделало сибирские пространства неотъемлемой частью России… Истинными завоевателями Сибири были не казаки и воеводы, а пашенные крестьяне». Будь Л. В. Милов прав, освоение Сибири просто не могло бы состояться. Очень жаль, что академик не объяснил нам, почему в Сибири не было бедняков в тамбовском или пензенском понимании. С точки зрения старых губерний в Сибири были только середняки да кулаки. В Гражданскую войну сибирские крестьяне, видя большевистскую газету «Беднота», отказывались брать ее в руки. Они делали вывод (верный, как позже оказалось), что их хотят загнать в бедноту.
На сайте GlobalRus.ru как-то завязался яростный спор вокруг очередной моей статьи (под названием «Главная угроза России может быть еще впереди»), и участница обсуждения Вероника, отвлекшись от темы, вдруг превосходно осветила вопрос о границе зоны рискованного земледелия: «Различия в экономическом состоянии России и Финляндии нельзя объяснить климатом. Есть атлас Карелии, двухкилометровка, у любого туриста-байдарочника есть такой. Там Финляндия краешком попадает, вдоль границы. Это – лучший учебник экономической географии. С нашей стороны – леса, леса, леса… Кое-где, на расстоянии 20–30 км друг от друга, точечки с пометками «сар.» (сарай), «бар.» (бараки), «д. Лохгуба (нежил.)» и т. п. За финской границей – те же леса, реки и озера, но… по лесам разбросаны бесчисленные хутора, фермы и деревушки, в среднем в 3–4 км друг от друга, связанные сетью дорог. Контраст потрясает. Финская граница – не изотерма! До революции в Карелии процветало молочное животноводство. Для этого нужна только ТРАВА, травы меньше не стало. Коммунисты раскулачили ВСЕХ поморов. Это были работящие и богатые люди. Скотоводство в новоявленных колхозах пришло в упадок. Хрущев, рассказывают местные, добил личные хозяйства… Вот оно, коммунистическое наследие!»
Я много езжу по стране, везде покупаю местные газеты и давно привык к журналистскому штампу: «Воронежская область, как известно, – зона рискованного земледелия», «Нечерноземье, как известно, – зона рискованного земледелия», «Мари Эл, как известно, – зона рискованного земледелия» и даже «Кубань, как известно, – зона рискованного земледелия» (а як же? – и засухи бывают, и град, и саранча может налететь). Конечно, местные газетчики лишь повторяют вздор, который изрекает, оправдываясь, губернское аграрное начальство, но капитулянтские настроения в умах людей от этого, конечно, усиливаются.
Согласно справочнику «The CIA World Factbook», площадь мировой пашни составляет 15 743 тыс. км2, а источник «Демоскоп Weekly» (№ 95–96, 1 – 19.01.2003) оценивает площадь российской пашни в 1245 тыс. км2. Выходит, на российские пашенные земли приходится почти 8 % мировых[26]. Для страны, чье население лишь слегка превышает два процента от мирового, это великолепный показатель. Конечно, он говорит и о низкой продуктивности российской пашни, но он же – свидетельство нашего огромного аграрного потенциала. Не забудем и про наши луга – одно из величайших сокровищ России.
Орошаемых земель на этом фоне у нас совсем немного – они занимают площадь всего лишь 47 тыс. км2. Сложите Республику Кипр с турецким Кипром и умножьте на пять.
4. Академик Милов: энергично по ложному следу
Поскольку всякий, кто хочет доказать, что неконкурентоспособность (предполагаемая) нашего сельского хозяйства неустранима и поэтому его выгоднее упразднить, чем развивать, ссылается на академика Милова; приглядимся к его воззрениям.
Леонид Васильевич Милов, источниковед и исследователь аграрной истории России, в своем главном труде «Великорусский пахарь» (1998) сделал попытку определить трудозатраты русского крестьянина XVIII–XIX вв. Получив, в силу какой-то методической ошибки, совершенно невероятные цифры[27], он сделал на их основе множество выводов, далеко и резко выходящих за пределы доказательной базы его книги. Он не просто абсолютизирует «коварную роль нашей мачехи-природы» (его слова), он делает ее, по меткому выражению коллеги-историка, «ответственной за все, что произошло в России важного». Из калькуляций Милова с неизбежностью следует, среди прочего, что в течение нескольких столетий питание подавляющего большинства русского народа было на 30–50 % ниже физиологической нормы. Будь это так, русский народ «просто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км2территории»[28]. Он не объяснил также, почему «перед лицом постоянного голода» великорусский пахарь (а он был не глупее нас с вами) не переключился с пшеницы на ячмень – культуру гораздо менее прихотливую и трудо-затратную, в полтора раза более урожайную и хорошо ему знакомую.
26
У России второе место в мире по данному показателю. На первом – США (1658 тыс. км2), их доля – 10,5 %, на третьем – Китай (почти 6 %). Интересно, что по общей площади сельхозугодий первое место в мире принадлежит Китаю, но исключительно за счет степных и полупустынных пастбищ. По той же причине второе место занимает Австралия. Третье место у США, четвертое – у Бразилии. Россия, у которой гораздо выше доля лугов, на пятом месте, за ней идут Аргентина и Казахстан – опять-таки с их пампасами и степями.
27
В 2,2–4 раза больше по сравнению с данными кадастровых отрядов Министерства государственных имуществ и земских статистиков. См.: